Карри - Чужого поля ягодка

Такси опустилось с «небес» грациозно и плавно, как снежинка, и, на фоне городского шума, почти так же беззвучно. Загрузившись в салон, Бен поудобнее устроился на сиденьи, недовольно повёл плечами — необмятая ещё куртка слегка топорщилась — и назвал адрес ближайшего магазина одежды. Вообще-то с тем количеством денег, что у него осталось после всех трат, делать ему там было особенно нечего, но надо же было куда-то удалиться, чтобы попытаться увести за собой «хвост» и оторваться от наблюдателей… Которые, конечно же, хоть на глаза более и не лезли, но вряд ли куда-то делись…

Отпустив такси, он пересёк тротуар, вошёл под высокие своды магазина, смешался с толпой… С весёлым удивлением полюбовался метаниями потерявших объект наблюдателей, вежливо посторонился и, как и просила Миль — тихо-спокойно, не напрашиваясь на неприятности, покинул магазин. Далее ему велено было просто подождать на стоянке… Он и ждал, сунув руки в карманы и беспечно раскачиваясь с пятки на носок, пока сердце не ёкнуло радостно — а спустя ещё пару его сбивчиво-суматошных ударов невесомая тень скользнула над головой, и незнакомый маленький флайер, соблюдая все правила, аккуратно покинул общий поток, на миг завис и легонько коснулся земли всего метрах в двух …

…Джей, в этот момент сдававший смену в диспетчерской, широко, с облегчением, улыбнулся: знакомая волна, прокатившись сквозь него, наполнила счастьем и победно проследовала дальше…

На резонный вопрос — чего он лыбится — Джей ответил:

— Так меня ж выходные ждут.

Сменщик улыбнулся в ответ и добродушно проворчал:

— И чем только, Ветреник, ты их привораживаешь, эти твои «выходные», которые тебя ждут… Эх, я бы им тоже поулыбался… — и вздохнул: — Таким, как ты, и Лицензия ни к чему…

«Раз в языке имеются такие слова — значит, магия в этом мире когда-то была… А может, и сейчас есть», — вспомнил Джей. И заулыбался ещё радостней…

Сменщик только головой покачал:

— Иди уже… отдыхай…

Никаких особых подтверждений Джею не требовалось, но вскоре на домашний номер, как и было договорено, поступил анонимный звонок всего с тремя цифрами…

…Маленький смерчик вынесся из флайера и метнулся к Бену — Бен, ухватив его в охапку, еле на ногах устоял — и, сразу нахлынув, всё заполонил запах цветущих трав, на этот раз трав полынно-горьких, который органично включил в себя запах горячего хлеба… Тут же мгновенно установившееся двуединство исключило обоих из окружающего — мир просто замер, затаив дыхание, почти исчез… Остались только они двое, ставшие Одним.

Их маленькая вселенная долго обходилась безо всякой речи — ни слов, ни мыслей — только пальцы вздрагивали в жалобе на разлуку, сердца, признаваясь в нежности, заполошными птицами бились о грудные клетки… Слепо, наощупь, оба считывали пароли родинок и шрамов, уверяясь: ты, это ты, наконец-то — ты… в трепете дыхания, латая зияющие бреши души, жадно ловили мольбу и обещание не расставаться… присягой верности принимали запах кожи, горячеющей в надежде истончиться и растаять, чтобы оба тока крови наконец слились и перестали тосковать…

Кольцо его рук было для неё и домом, и всем миром… от него головокружительно пахло верностью и надёжностью, надеждой на счастье и покой…

И таяла броня стылости, наросшая в столь долгое отсутствие родного тепла…

Выворачиваясь наизнанку, два русла памяти вскрылись, устремились навстречу друг другу, схлестнулись, переплетаясь, проросли, принимая новое и отдавая накопленное, укладывая сведения и ощущения так, как будто они там и находились — всегда… Ничего не приходилось объяснять — достаточно было просто попытаться вспомнить…

…Это её прогнали через все допросы, тесты и пробы и отпустили, накачав по макушку какой-то пакостью, и это она потом долгие дни металась взаперти по усадьбе, мучаясь от неизвестности…

…Это его пытались убить в запертом боксе вконец оборзевшие красотки, и после — это он блуждал по улицам и кафешкам, влипая из одной неприятности в другую, ещё более опасную…

Потерявшиеся было части каждого их них, как загулявшиеся дети, вернулись, наконец, и теперь торопливо становились на заждавшиеся их места, восстанавливая насильно нарушенное единение… Если бы сейчас их разделили вновь, они б не вынесли этого — и не простили бы такой попытки окружающему (Миль, во всяком случае, уж точно бы не простила), так что оно, окружающее, благоразумно затаилось, не вмешиваясь в процесс…

Со стороны, из соседней машины, не торопя их, замерших и будто сросшихся в монолит, во все глаза смотрели мальчишки… (Рольд, как Миль ни отказывалась, всё-таки отправил с ней нескольких своих «волчат» в качестве не то охраны, не то нянек…) Но, к их разочарованию, обоих супругов почти сразу стало невозможно разглядеть, и мальчишки, усиленно моргая, то и дело тёрли подводившие их глаза, которые слепли, слезясь, и сами отворачивались, пока совсем не потеряли из виду эту пару…

Бен сумел вернуться в реальность раньше, взглянул вокруг, подхватил приникшую к нему Миль и внёс в салон флайера — люк немедленно закрылся, надёжной раковиной пряча их от посторонних взглядов… Миль всё ещё была неподвижна — как вцепилась в мужа, так и не шевельнулась ни разу. Он терпеливо ждал, когда же она придёт в себя, хотелось посмотреть на неё, но отодвинуться было просто невозможно… Зато он мог сколько угодно зарываться носом в её пушистую макушку и вдыхать одуряющий, как приворот, запах её волос… гладить узкую спину, с болью ощущая — даже сквозь одежду — ребристую худобу, бугорки позвонков и узелки мышц, напряжённых до каменной твёрдости… перебирать пряди небрежно заплетённой косы… ощущать частые и неровные толчки её сердца…

Флайер без команды снялся с места и куда-то их понёс…

А потом они сидели в «Дракоше», и Миль, не желая смотреть ни на что и ни на кого, всё так же жалась к мужу, жмурилась и утыкалась в него лицом — то в шею, то в плечо, то в спину… Просто ушла в него, будь её воля — она бы в нём и вовсе растворилась…

По мнению Рольда, сидевшего за соседним столиком, счастье вроде бы должно выглядеть как-то иначе… Бен в ответ на его вопрошающие взгляды только руками неловко разводил — он и сам спрашивать её хоть о чём-то не решался, боясь спровоцировать слёзы, до которых, он чувствовал, было недалеко… Этакая молчаливая истерика. Из которой, однако, Миль вышла разом и даже как-то неожиданно: отпрянув от Бена, резко развернулась ко входу, оскалилась, когтями растопырив голубовато засветившиеся пальцы, и зашипела сквозь зубы — мужчины несколько оторопели, но всё поняли, когда Рольду почти тут же сообщили:

— Шпики возвращаются, Рольд.