Жаклин Уэст - Книга секретов

Прежде чем она успела поставить на нее резиновую ногу, внизу раздалось приглушенное бах.

– Похоже, это захлопнулась дверь, – отметил Резерфорд.

Олив оставила попытки спуститься по лестнице обычным способом. Вместо этого она уселась и скатилась по оставшимся ступенькам, как с горки, а Резерфорд поспешил следом.

Харви пронесся перед ними по прихожей и затормозил у лестницы.

– Обнаружена подозрительная активность, – прошипел он в воображаемые часы-приемник.

– Что это было? – прошептал Леопольд, бесшумно бежавший по коридору со стороны подвала.

– Это из библиотеки, – пробормотал Горацио. Большой оранжевый кот наблюдал за всем из тени у лестницы и сидел так тихо и неподвижно, что, пока он не заговорил, никто его не замечал.

Все пятеро крадучись двинулись через прихожую, к тяжелым двойным дверям библиотеки. Олив прижалась ухом к полированным деревянным панелям. Оттуда не доносилось ни звука. Ухватившись за ручки, Олив распахнула двери одним быстрым толчком.

Лунный свет, лившийся через узкие, высокие окна библиотеки, раскрасил все нежно-голубым цветом. Рама картины с танцующими девушками слегка поблескивала. Книги в переплетах всех цветов радуги поблекли до оттенков серого и серебряного. И посреди комнаты, на большом вылинявшем ковре сидел другой Горацио. Его силуэт сверкал, как металл. Нарисованные глаза едва мерцали.

Отважно ворвавшись в комнату, Олив осмотрелась и убедилась в том, чего и так уже боялась. Мортона тут не было.

Горацио – настоящий Горацио – медленно ступил на край ковра, глядя на своего врага-двойника.

– Ты, – промурлыкал он. – Чудовище.

– Ты, – промурлыкал нарисованный Горацио. – Кретин.

– Это ты кретин, – огрызнулся Горацио. – До сих пор в рабстве у МакМартинов, слепой к бессмысленной жестокости всего, что они творят.

– Не учи меня жить, предатель, – огрызнулся в ответ рисунок. – Мне тошно от одной мысли, что я превратился в тебя.

– Ты меня не учи, близорукий дурак. – Горацио сделал шаг вперед. – Со временем ты сделал бы то же самое.

– Вне всяких сомнений, не сделал бы. – Нарисованный Горацио тоже сделал шаг ближе.

– Вне всяких сомнений, сделал бы.

Два Горацио стояли нос к носу, подергивая одинаковыми усами, не сводя друг с друга яростных взглядов одинаковых зеленых глаз. Казалось, что Горацио спорит с собственным отражением. Зрелище было настолько невообразимо странным, что Резерфорд, Леопольд и Харви просто таращились на него, не шевелясь и не произнося ни слова. Даже танцующие девушки на картине, похоже, искоса смотрели на них. Олив, шатаясь, отошла на край комнаты, разрываясь между желанием вновь броситься в темноту искать Мортона или остаться, чтобы убедиться, что нарисованный кот не сбежит.

– Со временем ты начал бы видеть все точно так же, как и я, – продолжал Горацио. – Ты увидел бы, что МакМартины ничуть не лучше обычных людей, которые…

– Вот именно, обычных. Сиречь не особенных.

Горацио сердито тряхнул головой. Нарисованный Горацио сделал то же самое.

Настоящий Горацио заговорил первым:

– Ты служишь этим злобным созданиям не потому, что восторгаешься ими, а потому, что боишься их.

– Ты служишь слабоумной девчонке вообще без какой-либо на то причины.

– Я никому больше не служу, – прорычал Горацио.

– Тогда какой смысл? – прорычал в ответ рисунок.

Настоящий Горацио замер, впервые утратив дар речи.

– Какой смысл в тебе? В твоем существовании? – напирал на него нарисованный Горацио. – Что такое фамильяр без господина? Неужели ты проведешь тысячелетия в праздности, бесполезной домашней кошкой?

Горацио все еще не отвечал.

– В сущности, ты хуже домашней кошки. Ты даже мышей не ловишь. – Рисунок придвинулся ближе, его ледяная морда остановилась всего лишь в сантиметре от Горацио. – Так скажи мне: какой в тебе смысл?

В комнате воцарилась молчание, внезапное и всепоглощающее, как обморок. Никто не шевелился. Высокие, темные стены, казалось, сомкнулись вокруг, как будто сам дом ждал ответа Горацио.

– Смысл такой, что мы его любим , – сказала Олив так внезапно, что сама себя испугалась. Она поморгала, пытаясь понять, это в самом ли деле она сказала – или кто-то еще.

Оба Горацио одновременно обернулись к ней. Настоящий Горацио выглядел ошарашенным. На морде нарисованного изобразилось отвращение, словно Олив заявила, что смысл – использовать его вместо туалетного ершика.

– Они тебя любят? – переспросил рисунок. Он повернулся к настоящему Горацио и медленно, саркастически ухмыльнулся. – Ути-пути. Они тебя любят. Ну разве влачить вечную не-жизнь того не стоит? Они же тебя любят. Они…

Горацио бросился вперед, сбив своего двойника назад на ковер. Долю секунды спустя два кота превратились в рычащий ком меха и когтей, прокатившийся по пятнам лунного света и исчезнувший в тени.

Харви дернулся было броситься в бой, но тяжелая черная лапа Леопольда остановила его.

– Нет, – предостерег Леопольд. – Это его битва.

Олив перевела глаза с двух котов на черный провал между дверей библиотеки. Если Мортон все еще находился в доме, он совершенно точно уже услышал бы их голоса – и все же его до сих пор не было. Либо что-то перехватило его по дороге (или кто-то, подумала Олив, перед глазами у которой встала Аннабель, маячившая за дверью ее спальни), либо прямо сейчас он убегал в ночь, маленький, одинокий в чужом ему мире. Заставив себя вновь сосредоточиться на дерущихся котах, Олив впивалась ногтями в ладони, пока ее глаза не наполнились слезами, словно ее собственная боль могла каким-то образом положить конец битве.

Конечно же, не могла.

Бой тем временем продолжался. Один атаковал, второй уклонялся, один бил со всей силы, другой летел кубарем – синхронно, как в жутком танце. Единственное различие было в том, что нарисованный Горацио оставался таким же холеным и невозмутимым, как всегда, а мех настоящего Горацио начал выглядеть помятым, и бока вздымались от тяжелого дыхания.

– Разве нам не стоит пристрелить самозванца? – осведомился Харви, любовно взглянув на свою маленькую кобуру и затем подняв глаза на Резерфорда.

– Думаю, Леопольд прав, – шепнул в ответ Резерфорд. – Это дуэль Горацио. И хотя слово «дуэль» само по себе происходит от старого латинского слова, означающего «война», со временем оно также стало подразумевать поединок исключительно двух участников.

Глаза Харви потускнели.

– Выходит, никакой стрельбы? – спросил он.

– Помни, кто ты! – Доносился до Олив рык нарисованного Горацио, прижавшего настоящего Горацио к подушкам дивана. – Ты здесь не затем, чтобы тебя любили.