Эдуард Скобелев - Властелин времени

Затем женщин отделили от мужчин, впервые всех накормили обильной, хотя и дрянной пищей, позволили умыться и привести себя в порядок.

Понимая речь иноплеменников, собранных за оградой, Иосиф узнал множество историй и поразился масштабам охоты на людей, которую Барбаросса сделал главнейшей статьей дохода своего кровавого государства. Пираты не ограничивались захватами кораблей и их грузов, не довольствовались продажей на невольничьих рынках команды и пассажиров, они нападали на прибрежные испанские, французские, генуэзские и другие земли — ради пленных, которых брали десятками тысяч.

«Как же так? Под носом у всего христианского мира процветает преступный бизнес, и могущественные империи оказываются бессильны пресечь его?.. Как же так? Отчего все шумные походы против пиратской банды завершаются всегда тихо и безуспешно?..»

Иосиф недоумевал.

Однажды он услыхал от пожилого господина из Мессины, посла какого-то герцога:

— …Карл Пятый, располагая сотнями кораблей и опытных мореходов, никак не может высадить войска здесь, на побережье Алжира. Знаете, почему? Потому, что крупнейшие сановники императора подкуплены. Да-да, пираты повсюду держат своих людей, и как им не держать этих людей, если они ежегодно получают доходы, во много раз превышающие доходы сильнейших империй?.. Смотрите, крепость на островке Пеньон, сооруженная арагонцами, до сих пор успешно отбивается от пиратов. Непобедимость пиратов — коварная ложь, как ложь и то, что они стремятся создать государство свободы и социальной справедливости. Как это может случиться, если они существуют за счет убийств, грабежей, насилий и рабства? Их главари нарочно увлекают несчастных, но те получают не свободу и умиротворение, а непрерывные походы, разврат и разгул, полное духовное опустошение и скотство, увечья и смерть… Людям кажется все очень простым: одни грабят, другие — отбиваются от грабителей. Но, право, я, объехавший весь мир и кое-что знающий о его скрытых пороках, берусь утверждать, что грабеж такого размаха — явление не случайное, это бесовское предприятие. И оно вершится только потому, что совращены самые влиятельные лица…

Слова возмущенного господина наводили на самые грустные размышления, но Иосиф не решился развивать перед ним свою точку зрения.

Сердце болело об Анне. Иосиф был готов к мукам своей новой судьбы, сознавая, что эта действительность для него переходная, что он как-либо вырвется из плена. Но как она? У этой хрупкой и нежной девочки, нисколько не повинной в том, что она была рождена и воспитана в богатой семье, не могло быть такой уверенности.

Правда, во время бесед в корабельном трюме он убедился, что вера Анны в справедливость бога ничуть не меньше его уверенности в том, что он, Иосиф, не подвластен крайностям событий. Но тем более было жаль ее чистой и святой веры.

Иосиф поклялся Анне, что не оставит ее в беде, и она недоумевала, как это невольник, лишенный даже малейшей возможности протестовать, может прийти на помощь. Однако она от всей души поблагодарила его, и ее благодарность только укрепила чувства Иосифа. Он в самом деле привязался к этому экзотическому цветку и без колебаний отдал бы свою жизнь за то, чтобы этот цветок рос и расцветал, пусть даже вовсе недоступный ему: счастье Анны воспринималось им, как собственное счастье…

Потом, позднее Иосиф убедился в великодушии юной графини: когда обстоятельства сложились для нее так, что она могла выбирать между личной безопасностью и чистым порывом сердца, она без колебаний предпочла голос сердца и попыталась облегчить долю своего верного слуги, на которого она, правда, и смотрела как на слугу, не в силах переступить предрассудков эпохи.

Мог ли Иосиф поставить ей в вину заблуждения? Да и понимал, что ответная любовь, если бы он и добился ее, ничего, кроме новых мучений, не принесла бы, потому что он был визитером в судьбе Анны и рано или поздно должен был покинуть ее…

Однажды на заре появились гнусного вида мавры и с явным удовольствием принялись перещупывать невольников, отбирая их для продажи. Вызывая людей по номерам, они разделяли их по группам; недужных и стариков, не пообещавших никакого выкупа, отправили в подземелье.

Иосиф надеялся, что увидит Анну, но этого не случилось: женщин сортировали отдельно.

После водопоя из общего корыта (пленники лакали воду, как звери) погнали на рынок.

Иосиф впервые видел богатое и пестрое восточное торжище. Он воспринимал его как живую картинку, потому что богатства рынка для невольника не существовали. Не существовали ни эти финики, дыни, орехи, продававшиеся прямо с возков, над которыми были устроены плетеные шатры — укрылища от палящих лучей солнца или песчаной бури.

За той частью рынка, где продавали овец, коз, лошадей и мулов, начинался невольничий рынок, разноязыкий и пестрый, признававший один-единственный довод — деньги. Чалмы и фески перемежались здесь шляпами и бурнусами, тут сновали лукавые мавры, толпились шумные турки, неторопливо ходили египтяне и сирийцы, суетились евреи, и все громкими голосами убеждали друг друга, что качество «товара» совсем упало, а выручка едва покрывает издержки на его содержание.

Торгаши беспардонно лгали, сбивая цены, на виду у всех подкупали пиратских посредников, давая бакшиш.

Это было ристалище насилия и обмана, место позора и унижения. Мужчин покупали на сельхозработы, редко — в качестве учителей или воспитателей, женщин брали для услужения в домах или грязных притонах, где всякий сброд спускал краденые деньги, обогащая все тех же работорговцев. Это для них старался Барбаросса, пираты были лишь орудием их обогащения.

Вместе с группой незнакомых мужчин Иосифа поставили на пыльной площадке под навес из куска ветхой парусины.

Купцы пальцами открывали невольникам рты, смотрели зубы, глаза, щупали мускулы, справлялись через переводчика о здоровье. Иногда, не предупреждая, били в живот или грудь, по реакции определяя, у кого больны печень, почки или желчный пузырь. Это были опытные торгаши.

Напротив Иосифа остановился низенький, пузатый человек. На пухлом лице моргали круглые сальные глазки.

— Это не испанец, — сказал купец вертевшемуся рядом толмачу. — Спроси, откуда?

— Из Русистана, почтенный, — перевел толмач.

— Это на севере, — купец наморщил лоб. — Там вечные льды и выносливые люди. Вижу-вижу. — И вдруг больно ущипнул Иосифа ниже спины. — Худорлявый — кляча! Кормить надо, чтобы вышел толк. Кормить, как индейку! Большие расходы.

Он вновь протянул коричневую руку, но Иосиф ударил по руке.

Коротышка налился гневом.

— Эй ты, толмач, передай северному барашку, что на жаровне ему будет столь же уютно, как и южному! — И выставил пухлую щеку и волосатое ухо. — Пусть поцелует! Ну!..