Шарль Перро - Сказки [для взрослых]

Ну, есть ли смысл изъять из угощенья
Одно из вкусных блюд на случай тот,
Что гость придет на наше приглашенье,
Который в рот такого не берет?
Нет, я для всех готовлю развлеченье,
И кушанья на трапезе моей
Различны будут, как и вкус гостей.

Надменной чопорности все претит,
А лоб ее морщинами покрыт,
И на внимание ее имеет право
Лишь то, что пышно, величаво.
А я осмелюсь вам сказать,
Что лучшим умникам из нас подстать,
Не покраснев, любить насмешника Петрушку;
Ей-ей, бывают времена,
Когда серьезность не нужна
И хочется в руках держать игрушку.
К чему нам важничать и лгать?
Не всё же умные беседы!
Так сладко могут усыплять
Волшебницы да людоеды!
Как внучки наши, так и деды
Над ними любят помечтать.
Итак, ни вкус, ни совесть не тревожа
И уважая свой досуг,
Я позабавлю вас, любезный друг,
Длиннейшей сказкой об Ослиной Коже.

Жил некогда король и всеми был любим,
И так он был велик, премудр, прекрасен,
Любезен в мире, а в войне ужасен,
Что только сам с собою был сравним.
В стране его был мир, соседи трепетали,
А добродетель счастлива была,
И под его эгидой процветали
Художества и ремесла.
С прекрасной половиною своею
Он славно жил, в жене имея
Такой спокойный нрав, столь нежен, терпелив,
Что был, скажу вам прямо, с нею
Не столь король счастлив, сколь был супруг счастлив.
Еще довольнее казались
Они с тех лор, как дочь росла у них,
И дочкой так своею утешались,
Хоть не было детей других,
Что были счастливы, о сыне не печалясь.
В дворце обширном короля
Богатство, роскошь, изобилье,
И все придворные так расторопны были,
Что мигом делались дела.
В его конюшне за стенами
Коней без счета малых и больших.
Златыми покрывают их
Да вышитыми чепраками.
Одно казалось странным всем гостям:
На самом видном месте там
Простой осел стоял с громадными ушами,
А если то чудно и вам,
Скажу, что этот зверь был так любим богами,
Что почести ему давались по делам.
У нашего осла, не много и не мало,
Навоза в стойле не бывало,
Но каждодневно по утрам
Валялось золота немало —
Экю, пистоли, луидоры, имперьялы —
На чистенькой подстилке там.
Но если небо дозволяет,
Чтоб человек доволен был,
К дарам своим оно несчастье добавляет —
Счастливый год ненастьями не мил.
Вот так однажды недуг тяжкий
Внезапно королевой овладел,
И сколько лекарь ни кряхтел,
Ни самый факультет с ученою замашкой,
Ни шарлатанов рой, что тотчас же насел,
Никто помочь не мог ни клизмой, ни ромашкой,
И жар горячечный все злей и злей горел.
Почуяв смерти приближенье,
Жена велела короля позвать
И говорит: „Умру через мгновенье,
И вас за благо я прошу признать,
Что если вам придет желанье
Жениться, вновь, когда не будет здесь меня…“
„Ах, — закричал король, — какое испытанье!
И в ум мне не придет подобное мечтанье,
Тому залогом — жизнь моя!“
„Я верю вам, — ответила больная, —
Великий пыл горит у вас в крови,
До чтоб вполне спокойна быть могла я,
Должны поклясться мне сейчас же вы
Со всею нежностью супружеской любви,
Что только если вам красавицу случится
Найти стройнее и умней меня
И вам от всей души понравится она.
То лишь тогда решитесь вы жениться“.
Таков всегда и всюду человек:
Казалось, клятву вынудив такую,
Она опасность отвела большую,
И он не женится вовек.
Едва успел он надавать ей обещаний,
Последний вздох ее он с плачем воспринял, —
Никто и никогда от мужа не слыхал
Столь оглушительных рыданий.
Дни, ночи он рыдал не осушив очей,
И все решили, что король стремится
Покойную жену оплакать поскорей
И с надоевшим горем распроститься.
И так и вышло. Через месяц-два,
Словцо о браке вымолвить едва
Успел король, но тут не к месту
Припомнили о клятве документ,
Гласивший, чтоб король нашел себе невесту
Милее той, кому из пышных лент
Венком украсили надгробный монумент.
Но ни в одном семействе древнем,
Ни в городе, и ни в деревне,
Ни у соседей-королей
Средь молодых их дочерей
Послы не встретились, с красавицей такою.
Одна инфанта красотою
Была во много раз нежней
Покойной матери своей.
Заметил это сам король неутомимый,
И вот, горя любовью нестерпимой,
Решился старый чудодей,
Что в силу этого он женится на ней.
Нашел он даже казуиста,
Который, рассмотрев, одобрил выбор тот,
Инфанте ж замысел нечистый
Так не понравился, наоборот
Что плачет бедная все ночи напролет.
И вот в своей тоске несносной
Отправиться она решила к крестной.
Украшен чудно был ее далекий грот
И перламутрами и розовым кораллом,
Она была кудесником немалым,
И феей дивною ее считал народ.
Нет нужды повторять преданья
И что такое фея — объяснять, —
Я думаю, что ваша няня
Могла вам это в детстве рассказать.
„Я знаю, крестница, — она сказала, —
Зачем явились вы сюда,
Хоть слез вы пролили немало,
Поверьте, горе — не беда,
И нечего печалиться об этом,
Коль будете моим вы следовать советам.
Действительно, король женою выбрал вас;
Исполнить этот план несчастный,
Конечно, грех был бы ужасный,
А как тут поступить, я вам скажу сейчас:
Ответьте королю согласием. И все же
Он пусть тогда женой вас назовет,
Когда исполнит то, что вам всего дороже,
И платье цвета времени сошьет.
И как он ни богат, и как желанья злого
Он ни лелеет, но оно придет к концу
Затем, что никогда ему не сшить такого“.
И тотчас же, дрожа, принцесса это слово
Влюбленному передала отцу.
И не подумавши желанье это взвесить,
Король зовет искусных мастеров
И говорит, что если через десять
Деньков не будет сей наряд готов,
Немедля повелит он всех портных повесить.
Еще неделя не прошла —
Готово платье. В вечер ясный
Не так лазурь небес прекрасна
И тучек золотых не так игра светла,
Каков был тот наряд атласный.
И в радости и в горести ужасной,
Глядит инфанта и не знает, что сказать
И как назад согласье взять.
Но фея тут ей прошептала:
„Сейчас же нужно попросить
Еще один наряд (вам одного ведь мало),
Пусть месяц он затмит красою небывалой;
Такого уж ему не сшить“.
Чуть выговорила инфанта это слово,
Король искусникам кричит:
„Пусть лунный свет оно красой своей затмит,
Через неделю все чтоб было мне готово!“
Четыре дня прошли работы, суеты,
Готов наряд такой чудесной красоты,
Что даже полночью, когда все небо млеет,
Не так луна горит, сияя серебром,
В прозрачной вышине, в мерцанье голубом,
Где звездный блеск пред ней бледнеет.
Глаз отвести нельзя, уж так оно блестит,
Но как же быть? Инфанту горе мучит.
Но крестная опять принцессу учит,
А та отцу, волнуясь, говорит:
„Да, поработали игла и веретенце!
Но я еще наряд хочу, чтоб был как солнце,
Такой же ярко золотой“.
Король, помешанный на страсти роковой,
Зовет тут мастеров, кричит и багровеет:
„Пусть это платье солнца цвет имеет,
А в золоте парчи должны во всей красе
Гореть алмазы… Ну, а если не сумеют,
Придется умереть им всем на колесе“.
Напрасно он грозил им казнью и геенной,
Искусны были мастера,
Наряд ему несут бесценный
Назавтра с самого утра.
У златокудрого любовника Климены,
Когда своей дорогой в небесах
Несется в колеснице драгоценной,
Такого блеска нет в сияющих очах.
Инфанта обмерла, тоска ей сердце гложет,
Отцу словечко вымолвить не может,
А крестная тихонько на ушко
Ей говорит и руку жмет при этом:
„Мы уж зашли довольно далеко,
По что за чудо перед белым светом:
Подарки эти он за деньги приобрел:
В конюшне у него стоит осел,
Который золотом его ссужает,
Пусть он его убьет и кожу вам отдаст.
Все от осла он получает,
И зверя за любовь он не продаст!“
Была ученой эта фея,
А все ж ей было невдомек,
Что ежели кому любовь всего милее,
Тому ни долото, ни серебро не впрок.
Едва о том они заговорили,
Почтительно пажи ей кожу притащили.
Инфанта так была поражена,
Что в ужасе расплакалась она
И стала клясть судьбу да долей огорчаться,
А фея ей: „Судьба не так страшна;
Кто делает добро, не должен тот бояться.
В согласье дочери пускай поверит он
И тешится мечтою ложной,
Что к свадьбе никаких уж больше нет препон,
Но в этот самый миг, единственно возможный,
Ей надо скрыться в даль и поскорей,
Чтоб избежать беды, что угрожает ей“.
„И вот, — добавила, — ларец весьма приметный,
Положим мы в него сейчас
Наряды, зеркало, ваш столик туалетный,
Рубины, жемчуг, хризопрас,
Еще подарок незаметный, —
Вот палочка моя. Держа ее в руке,
Идите, а ларец пойдет невдалеке,
Идти он будет под землею,
А если нужно будет вам
Открыть его, махните лишь рукою,
И он немедленно представится очам.
А чтобы стража не узнала,
Ослиной кожею прикройтесь вы сначала,
Закутайтесь в нее вы с головой;
Поверить можно ль, чтоб страшилище скрывало
Красавицу такую под собой?“
Ослиной кожею одета,
Идет она бродить по белу свету;
Синеет утро над рекой.