Шарль Перро - Сказки [для взрослых]

Кто станет плакаться, коль полон дом детей,
Один другого лучше и бойчей?
А как один из них не выдастся мальчишка,
Клянут его, а с ним судьбу свою,
Меж тем как иногда такая вот мартышка
Вдруг осчастливит всю семью.

Я посвящаю вам, красавица моя,
Терпенья этот образ строгий,
Хоть никогда не думал я,
Чтоб подражали вы ему, любя.
По правде, это слишком много.
Париж учтивостью манит,
А женщины — пленять готовы,
Их счастье нежит и хранит,
Но нетерпение царит
Повсюду крепкою основой,
И больше нам нельзя терпеть
И от болезни этой новой
Противоядья не иметь.
Столь нежный образец терпенья
Как та, что в сказочке моей жила,
Везде была б на удивленье,
В Париже — чудом бы была.
Здесь дамы только пожелают,
Все им отдаст любви порыв;
По правде, климат наш счастлив,
В нем королевы обитают.
Ну что поделаешь, — признаться вам, навряд
Гризельда будет здесь любима,
Пройдут читатели с усмешкой мимо
Да над старинкой поострят,
И не затем, чтобы дивились
Терпенью дамы здесь, а потому, друзья,
Что долгим опытом они того добились,
Чтоб упражнялись в нем их добрые мужья.

У ног горы великой, древней,
Где По рождается под сенью тростников
И дремлют ближние деревни
Под шум младенческих валов,
Жил юный принц, храбрец измлада,
Своей провинции услада.
Все редкие черты, какими небеса
Обычно смертных обделяют
И лишь властителей великих одаряют,
Все отдала ему судьба.
Исполнен доблести и телом и душою,
Могучий статный принц воякой славным был,
Но, движим тайною по красоте тоскою,
Он высоко художества ценил.
Победы он любил и шумные сраженья
И подвиги отваги почитал,
Все, что история хранит в своем теченье;
Но сердцем больше он мечтал
О славе короля, что опекал селенья
И счастье своему народу дал.
Но мысли нашего героя
Какой-то дух печальный отравил,
И, мучим горестной мечтою,
Он женщин всех притворщицами чтил
И никому из них довериться не мнил.
Когда б она была живая добродетель,
Он был лукавства лжесвидетель,
О гордости не мог забыть,
И злобного врага он видел в ней всечасно,
Который ждет того лишь страстно,
Чтоб над мужчиною царить.
К тому ж, бывало ведь нередко,
Мужей обманутых и жалких видел он
Добычею ревнивых жен,
И ненависть его росла к соседкам.
Не раз уже он клялся в том,
Что, если искушать его природа станет
И новая пред ним Лукреция предстанет,
Он все ж не женится никак и нипочем.
Приходит утро. Принц делами позаймется,
Какие он определил,
Он только ведь о том печется,
Чтоб подданный без горя жил.
Немало вдов, сирот, замученных нуждою,
От угнетенья он спасал
Иль подать тяжкую, рожденную войною,
Своим указом отменял.
А там с делами распростится
И на охоту он помчится,
Где вепрь могучий и медведь
Ему не столько досаждают,
Как те, кого он избегает,
Вы, девы, на кого заклялся он смотреть.
А в это время те, кто счастием народа
Так дальновидно дорожат,
Все время о наследнике твердят,
А без того ему грозят лихой невзгодой.
Являются они однажды во дворец,
Чтоб своего добиться наконец:
И вот оратор с миной самой злою,
Красноречивейший хитрец,
Все выложил, что мог, с оказией такою.
Он, рассуждая, указал:
Наследник нужен им для процветанья края,
Чтоб принцев род не угасал,
А как уж речь свою кончал,
О новоявленной звезде сказал.
Что, брак счастливый предрекая,
Так блещет, как никто доселе не видал.
Тон принца проще был, и голос был приглушен,
Когда стал отвечать на все, что он прослушал:
„Те чувства добрые, которые вели
Вас предложить мне бракосочетанье,
Приятны мне и преданной любви
Счастливое знаменованье.
Сердечно тронут ими я,
И завтра же хотел бы вас послушать,
Но рассудительность я не хочу нарушить,
А дело это таково, друзья.
Взгляните: в счастливом семейном лоне
Немало дев пред вами взоры склонит,
О добродетель, доброта,
Какая искренность и чистота!
Но девушек судьба свершится,
И лишь супружества венец
С них маску скинет наконец,
Все это мигом испарится.
И так легко ей измениться —
И бровью ведь не поведет,
В своем хозяйстве воцарится
И все на лад свой заведет.
Одна — насупится, тяжка ей жизни ноша,
Неисправимая святоша
Кричит, бранится день-деньской,
У той — наряды да румяна,
Кокетство, сплетни да романы
И новый рыцарь каждою весной.
А эта — без ума влюбляется в искусства,
Все разрешает в двух словах,
Тончайших авторов раскритикует в прах:
Ни у кого ни вкуса нет, ни чувства.
А та — ударится в игру, в распутство,
Растратит деньги и имения продаст,
Едва последнюю рубашку не отдаст.
То развлекаясь так, то эдак сумасбродя,
В конце концов одно хотят все знать:
Гулять повсюду на свободе
Да бедным мужем помыкать.
Итак, скажу я вам, хотите, не хотите ль,
Нельзя счастливым брак тот почитать,
Где оба норовят главой семейства стать.
И если нужен вам женатый повелитель,
Ищите юной красоты
Без гордости и суеты,
Она должна быть терпелива,
Послушлива и молчалива,
Без прихоти и без пустой мечты,
И я женюсь, коль вам найти такое диво!“
Так кончил принц и, шпорами звеня,
Вскочил немедля на коня,
И в лес, как ветер, он помчался,
Где стан охотничий его уж дожидался.
Конь скачет, и пред ним летят луга, поля;
Вот наконец в тени дубравы
Привет трубят охотников оравы
И зверь тревожится, рогам внемля.
Уж гончие пошли в угон нетерпеливо,
И там и сям они мелькают через жниво,
Борзые рвутся, своры рвут,
Огонь горит в блестящих взорах,
Псарей здоровых волокут,
Что крепко держат их на сворах.
По долам, влажным от росы,
Собаки чуют свежий след добычи.
Принц знак дает — и в свисте, лае, кличе
Уж за оленем мчатся псы,
Трубят рога, несутся кони
И ржанье громкое погони,
И лай прерывистый ожесточенных псов.
Смущенный мир долин тревожит голос дикий,
А эхо вторит им и повторяет крики,
И в глушь летят они, в глухую даль лесов.
А в это время принц — случайно иль судьбою —
Свернул дорогою иною;
Мечтой какой-то увлечен,
Он одиноко отъезжает,
И вот уж все кругом стихает,
Ни рога, ни собак не слышит больше он.
Куда заехал он по странности влеченья?
Блестит ручей в тенистом окруженье
Здесь тайным трепетом охвачен человек:
Природы чистое виденье
Такой красой дарит воображенье,
Что принц благословил случайный свой побег.
Исполнен нежною мечтою,
Что нам дарят леса певучей тишиною,
Внезапно и душой и взором поражен,
Он видит образ столь приятный,
Красой украшен благодатной,
Какого никогда еще не видел он.
Сидела юная пастушка
И вышивала у ручья.
Овец ленивая семья
Бродила тихо по опушке,
И быстро двигалась игла.
Могла бы покорить она дух самый дикий
Своей лилейной белизной,
Природной свежей чистотой,
Что пряталась всегда в тени лесов великой.
Дышали детской нежностью уста,
И очи, сквозь пушистые ресницы,
Сияли. Синева небес не так чиста.
Не так блестят вечерние зарницы.
В восторге принц из-за листов глядит,
И сердце замирает в упоенье.
Но ветка под ногой хрустит, —
Пастушка обернулась в изумленье,
Заметила его. Смущенье
Ее объяло — и так покраснела вся,
Так стала хороша, что и сказать нельзя:
Такое милое виденье
Была красавица моя.
Под этою стыдливостью прелестной
Увидел принц такую простоту
И искренность и чистоту,
Какая до сих пор была ему безвестна,
И вот она пред ним во всем своем цвету.
Каким-то новым страхом пораженный,
Еще смущеннее идет к ней принц плененный
И голосом дрожащим говорит,
Что от охоты он своей отбился,
А к ней, быть может, доносился,
Звук рога или топ копыт.
„Нет, — говорит она, — никто не появлялся
В лесу пустынном этом, кроме вас,
Но что тревожиться: ведь вечер чуть начался,
К большой дороге выйдем мы сейчас“.
„Моей счастливою судьбою, —
Он говорит, — обязан я богам,
Давно брожу я здесь по долам и лесам,
Но ведать я не мог, сокровище какое
Хранится здесь в угоду небесам“.
Она глядит и видит: наклонился
Гость к чистым водам ручейка,
И черпает его рука, —
В дороге жаждой истомился.
„Ах, обождите“, — говорит
Она ему и вот бежит
К своей избушке, кружечку приносит,
Приветливо ему ее подносит
И ласковой улыбкою дарит.
Сосуды видел он из яшмы и агата,
Блестящим золотом покрытые богато,
Что ревность мастера искусно создала,
Но нет, не так мила краса их дорогая,
Как эта кружечка простая,
Которую ему пастушка принесла.
Пора идти. Она ведет его к дороге
Через овраг и скат пологий,
Через дремучий лес, утесы и дужки,
Через болота, ручейки.
Идет она, а принц за ней шагает,
Осматриваясь тщательно кругом:
Ведь он мечтает уж о том,
Чтоб вновь придти сюда тайком,
И память ему карту составляет.
Вот наконец у родника
Они с пастушкой очутились,
Откуда сквозь листву издалека
Среди равнины им открылись
Златые кровли пышного дворца.
Свою красотку покидая,
Как будто бы из света в тьму
Идет он, медленно ступая,
И что-то грудь теснит и сердце жмет ему
Воспоминание о приключенье
Дорогой все ж невольно веселит,
А утром он проснулся, и смущенье
Его тревожит и тоска томит.
Как можно поскорей, он на охоту снова,
И уж нарочно в этот раз
Он поскакал дорогой новой,
От травли вмиг освободясь.
По сумрачным скалам, над лесом вознесенным,
Что взором он запоминал влюбленным,
Он ищет путь. Предчувствие его
Манит вперед, показывает тропки,
И наконец, счастливый, робкий,
Пастушки юной видит он жилье.
Они одни в лесу с отцом здесь обитают,
Ее Гризельдой называют,
И молоком овец живут они,
А прялка и руно в руках девицы,
Без помощи его столицы.
Дают одежды им свои.
Чем дольше смотрит он, тем все живее сладость
Ее очей, лица живая младость
И сердца обольстительные сны.
И красота, и голос звонкий,
Как будто искоркою тонкой,
Разумною душой озарены.
От счастья сердце замирает,
Уж так мила ему нежданная любовь,
И в тот же самый день он собирает
Совет старшин и речь им держит вновь:
„Ну вот, и я решил жениться,
Как вы того желали. Но жену
Из чужедальних стран себе я не возьму,
Найду средь вас пригожую девицу.
Как предки наши, так и нам ведь поступать,
Бесспорно надлежит. Не стану торопиться
И вам свой выбор объявлять
До свадьбы“. — Только что узнали
О том, как все заликовали,
Такой был тут восторг и пыл —
Сказать нельзя. Наперебой шумели,
Приветствовали, пели,
А пуще всех оратор счастлив был.
Он был уверен в самом деле,
Что только он один все это совершил:
„Поистине себе я выбрал путь неложный,
Но с красноречием и бороться невозможно”, —
Так он себе, довольный, говорил.
И было тут на что смотреть и подивиться,
Как все красавицы столицы
Стремились выбор принца заслужить.
А принц не раз уже говаривал спокойно,
Что только скромностью, невинностью пристойной
Он тронут может быть.
Что делать — стали тут наряды поскромнее
И голоса куда нежнее,
Покашливают, как ханжи,
На пол-локтя прически победнее,
Воротнички, рукавчики длиннее,
Ну разве пальцев кончики видны.
А в городе кипит работа,
Ведь недалек уж свадьбы срок,
Для всех искусников забота,
Каретники давно уж сбились с ног.
Такие чудные повозки,
Уж так затейливы и хороши,
На них повсюду злата блестки,
А краски ярки и свежи.
Там, чтобы видеть все без толкотни и давки, —
Помосты, загородки, лавки,
Тут — триумфальных арок ряд,
Колонны золотом горят
И принца воинскую славу возглашают,
Но и любви над ним победу прославляют.
А там — искусственно утаены
Потешные огни с их безобидным громом,
И с шумом резвым и знакомым
Вот-вот на небеса гореть взлетят они.
Блестят на площади огни,
Танцоры носятся, готовя представленье,
И из Италии привезены
Десятки нимф, богов: на удивленье
Готовят оперу, мелодией полны.
Приходит свадьбы долгожданный
День оживленный и желанный.
На небе чистом и живом
Едва лучи рассвета встрепенулись
В сиянье злато-голубом,
Немедля впопыхах все девушки проснулись.
И, любопытствуя, народ со всех сторон
Бежит. А там и сям гвардейцев легион
Расставлен важно для порядка,
Чтоб чинно было все и гладко.
А в замке принца музыка гремит —
Рожок и флейта и гобой с фаготом,
Да дробь по улицам трещит,
Всем барабанщикам работа.
Вот наконец и принц, друзьями окружен,
Их крики радости встречают,
На удивленье всем, он, важен и влюблен,
Из города спокойно выезжает,
Так каждый день гуляет он.
„Ну, — говорят в толпе, — опять, смотри-ка,
На травлю едет принц. На что ему полон
Любовный — вот, брат, заковыка!“
И мчится принц путем своим:
Поляны и поля, вот показались горы,
Въезжает в темный бор, и свита едет с ним,
В смущенье опуская взоры.
Любимые места, вот милый лес и дол,
А сердцу принцеву их узнавать приятно.
Вот наконец и домик благодатный,
Где он любовь свою нашел.
Молва о свадьбе всюду говорила,
А у Гризельды сердце ныло,
И, приодевшись, как могла,
Она спешит скорей из сельского приюта,
И в эту самую минуту
С порога своего сошла.
„Куда спешите вы легко и торопливо? —
Ей принц, встречая, говорит
И нежно на нее глядит. —
Постойте-ка, мое лесное диво,
Ведь свадебку мою играю я сейчас,
А ей никак не быть без вас,
Я вас люблю, вас выбрал я женою
Из тысячи красоток молодых,
И проведете вы всю жизнь свою со мною,
Коль не отвергнете вы добрых слов моих“.
„Ах, — говорит она, — как мне поверить можно,
Что слава ждет меня, быть может — призрак ложный,
А вам охота разогнать тоску?“
„Нет, — отвечает он, — мы вас избрали,
С отцом уж мы потолковали
(А принц давно уже открылся старику),
Иди, пастушка, к пастушку,
И будем жить, как милые живали.
Но, чтобы мир меж нас в семействе был всегда
И счастье было нашей долей,
Клянитесь, что у вас не будет никогда
Иной, чем мужней воли“.
„Я обещаю вам и буду в том верна:
Когда простой пастух моим бы стал супругом,
Его бы слушалась я только одного,
А что же, еси будет другом
Мне повелитель мой, — кого
Еще мне слушаться, как не его?“
Так принц в любви своей открылся.
И пышный двор его ему рукоплескал,
А чтобы всяк в его решенье убедился,
Ее принцессою украсить приказал.
Спешат придворные прислужницы-девицы,
Бегут в избушку и, запыхавшись вконец,
С искусством, коему нельзя не подивиться,
Пастушку обряжают под венец.
Пора кончать рукам проворным,
Но любо посмотреть придворным,
Как чисто в горнице у ней,
Хоть и куда нельзя бедней.
И деревенская избушка,
Где под платанами жила моя пастушка,
Им кажется жилищем фей.
Вот, наконец, идет принцессой настоящей
Она в одежде пышной и блестящей,
Несется крик навстречу ей,
В ладоши хлопают все громче да звончей.
При этом блеске незнакомом,
Однако, принц влюбленный наш вздохнул,
Пастушку бедную перед убогим домом
Он, сожалея, вспомянул.
На колесницу из слоновой кости
Спокойно поднимается она.
За нею гордый принц. Толпа поражена,
Кругом теснятся свита, гости.
Он с ней, ему навек Гризельда отдана,
Вот счастие, друзья, а войны лучше бросьте!
За ними двор, всяк соблюдает чин,
Порядка старшинства не минет ни один.
Почти весь город им навстречу выбегает,
Покрыв окрестные поля,
Про выбор принца все уж знают
И с нетерпеньем ждут, далекий шум внемля.
Вот, наконец, они. Через толпу густую
Не просто провести процессию такую,
Повсюду крик и шум, толпятся стар и млад,
А лошади дрожат, храпят,
Бросаются, прядут ушами,
И зря над ними хлопают бичами.
Но, наконец, они во храм
Вдвоем вошли, и цепью вечной
Желанною и бесконечной
Супруги нежные соединились там.
Оттуда в замок поскорее,
Где ждут веселые затеи,
Турниры, танцы и бега, и маскарад.
Мелькают сотни лиц, смеются и шумят,
А вечером бог Гименей пригожий
Венчает сладостью супружеское ложе.
Наутро полон новых двор гостей:
То изо всех провинций
Явились ходоки поздравить принца,
От всех селений и от всех его людей.
Придворных в пышном окруженье
Гризельда и не чувствует смущенья.
Как королева, им кивнет,
Словечко бросит да и губки подожмет.
И так мила и осторожна,
И так приветлива, что кажется кругом,
Она, когда бы то возможно,
Душой еще милее, чем лицом.
Разумница моя, увидевши примеры,
Переняла тончайшие манеры
И с первого же дня
Принцессой сделалась шутя.
А знатных дам своих, средь пышности богатой,
Она ласкала, как детей,
Пасла их также, как когда-то
Своих овечек прежних дней.
И года не прошло, что свадебку сыграли,
Как родилось дитя у царственной четы,
Но это не был сын, которого так ждали,
А девочка, но чудной красоты.
Отец в восторге был, ему она казалась
Прелестна и мила,
Румяна да бела,
А мать уж так принцессой любовалась,
Что оторваться не могла.
Сама кормить она малютку захотела:
„Ну как ей откажу, ведь лишь о том она
И плачет, просит у меня!
И и этом отказать — ведь злое дело,
А та, что может так ужасно поступать,
Наполовину только мать“.
Тем временем наш принц иль охладился
От пыла первого любви,
Иль в бешеной его крови
Все тот же дух тревожный пробудился,
И он, как прежде, погрузился
В жестокие сомнения свои.
Чему в жене своей он ни был бы свидетель,
Не видит искренности в ней:
Чиста уж слишком добродетель,
Все это — западня для простаков-мужей,
И беспокойный ум уже не верит,
Всем, подозреньям доверяя,
И рад, несчастьем называя
Избыток радости своей.
Чтоб излечить болезнь души тоскливой.
Подглядывает он, следит, готов смущать
Ее тревогой боязливой,
А то надменностью спесивой
Ей беспричинно докучать,
Сомненьями томим в ее натуре лживой.
„Нельзя, — он говорит, — мне ум свой усыплять;
Коль добродетель непорочна,
То что бы с ней ни делал я нарочно,
Она лишь крепче может стать“.
В своем дворце ее он замыкает
Подальше от утех шумливого двора;
Она одна в своих покоях пребывает,
И белый свет чуть виден ей с утра.
Уверенный, что украшенья,
Наряды пышные полны
Для женщины всегда значенья
И ей без меры нравиться должны,
Он грубо требует обратно
Рубины, жемчуга и тысячи забав,
Все, что когда-то в нежности понятной
Он ей дарил, ее супругом став.
Она ж, чья жизнь не знает пятен,
Кому один закон понятен —
Свой, долг супруги исполнять,
Ему не хочет возражать.
И, видя, как теперь он счастлив беспримерно,
Она сама довольна, — верно,
Не меньше, чем когда пришлось их получать.
„Чтоб испытать, меня супруг мой мучит, —
Так думает она, — и ясно вижу я,
Что добродетель укреплять он учит,
А в праздности душа истлела бы моя.
И, если даже он о том не помышляет,
Одно должна я знать: что так судил господь, —
Чтобы душа могла соблазны побороть.
О, сколькие в судьбе несчастной
По прихоти своих страстей
Идут дорогою опасной
Пустых желаний, праздных дней, —
Создатель наш, не скоро суд творящий,
Пускает их скользить над пропастью грозящей
И не желает их остановить.
Но благостью своей, великой и святою,
Меня избрал он любящей рукою,
Чтоб мне помочь и научить.
Возлюбим же его благую строгость:
Нельзя счастливой быть не пострадав;
Возлюбим отчую суровость,
В своей любви он вечно прав“.
Принц видит доброе ее повиновенье
Приказам сумрачным его
И думает: „Ее притворное терпенье
Еще крепится, но не выдержит того,
Когда направлю я мученье
На то, что ей милей всего:
К ребенку своему, к принцессе нашей милой
Она привязана с невыразимой силой, —
Здесь должен я Гризельду испытать,
Тогда рассею сон унылый,
Тогда смогу ее понять“.
А в это время мать кормила
Дитя беспечное свое,
Та на ее груди играла и шалила,
Смеялась, глядя на нее.
„Я вижу, — молвит он, — вы любите ее,
И все же должен я отнять у вас малютку,
Чтоб в нежном возрасте всемерно ограждать
От вашей грубости ребенка разум чуткий.
Счастливая судьба дала мне отыскать
Особу, что ее способна воспитать
И в добродетели и в вежливости тонкой,
Которые нужны ребенку.
Расстаньтесь с дочерью своей,
Сейчас придут сюда за ней“.
И он уходит. Нет ни мужества, ни силы,
Не так безжалостны глаза его,
Чтоб видеть, как из рук ее
Чужие вырвут плод привязанности милой.
Она в слезах, одна, как будто над могилой
Глядит в оцепенении немом
И ждет несчастный миг, не помня ни о чем.
Но лишь она посланца увидала,
Вершителя жестокой казни сей,
„Должна я слушаться“, — сказала;
Едва дыша от слез, дитя к груди своей
С любовью горькою прижала
(А девочка ручонки тянет к ней)
И, плача, отдала на много дней.
Дитя отнять рукою властной
Иль сердце вырвать заодно
Из груди матери несчастной, —
Не все ли ей равно?
Вблизи от города обитель процветала,
Известна с древности глухой,
В уставе строгом там спасалось дев немало
Под взорами игуменьи святой.
И вот туда, в уединенье,
Скрывая девочки происхожденье,
Ее отправили, сказав вперед,
Что ждет игуменью вознаграждение,
Достойное ее забот.
А принц старается охотою забыться.
От угрызений он не может излечиться.
Вслед за жестокостью пустой
Супругу видеть он боится,
Она страшна ему, как гордая тигрица,
Лишенная тигренка злой рукой.
Но он ошибся. С той же добротой,
Все так же ласково она его встречает,
Все с той же нежностью ему внимает,
Как в дни любви минувшею порой.
Он тронут, он горит живым волненьем,
Душа наполнилась стыдом и сожаленьем,
Но — ненадолго. День, другой, —
Он к ней идет с притворными слезами,
Чтобы опять язвить жестокими словами,
И говорит: „Склониться пред судьбой
Нам надобно: ребенок умер твой“.
Удар ужасный этот поражает
Ее смертельно, силы покидают.
А принц? — На нем лица нет. И, потрясена,
К нему бросается она,
О горе матери на миг позабывает,
Ему помочь она должна.
И этой беспримерной добротою
И этой дружбою супружеской живою
Внезапно принц обезоружен был
И подозрения жестокие забыл.
И вспыхнуло в душе желанье
Ей тотчас правду рассказать,
Но гордость желчного страданья
Уста замкнула и заставила молчать:
Еще, быть может, эта тайна
Полезною окажется случайно.
Но с той поры любовь опять вернулась к ним
Со всеми ласками своими,
И стали вновь гореть они огнем одним,
Влюбленными и молодыми.
Пятнадцать раз в своих двенадцати домах
Уж солнце побывало, и в его лучах
Живут супруги наши нежно,
А если иногда супруг мятежный
Помучает супругу вновь,
То лишь затем, чтобы любовь
Не засыпала безнадежно.
Так, в кузнице своей работая, кузнец
На уголь брызгает водою,
Чтоб, затихая под золою,
Огонь не потухал вконец.
А наша юная принцесса
Растет, отстаивая мессы;
Сердечность нежной простоты
От милой матери в наследство ей досталась
А от отца к ней присоединялось
Величье благородное. Черты
Такие нравятся, а это ведь не малость,
Хотя бы и для юной красоты.
Она повсюду, как звезда, блистает,
И вот однажды некий кавалер,
Красавец юный, доблести пример,
Ее в ограде замечает,
И тотчас же любовь его воспламеняет.
Инстинктом счастливым красавицам дана
Способность без самообмана
Немедленно любви заметить рану
В тот самый миг, когда она нанесена.
Итак, принцесса увидала,
Как страсть в очах его пылала,
И, поупрямившись перед самой собой,
(А так должны всегда ведь поступать девицы)
Успела и она влюбиться,
С такой же нежною тоской.
Такому милому нельзя не подивиться:
Он был красив и храбр и в предках именит,
И перед принцем уж сумел он отличиться,
И милостями тот его дарит.
Поэтому весьма доволен принц остался,
Когда о счастливой любви дознался
Любезной дочери своей.
Но странное ему пришло желанье
Заставить их купить блаженство жизни всей
Ценой мучительной страданья.
„Приятно будет видеть счастье их, —
Так рассуждает он, — а все же
Пусть то, что им всего дороже,
Не за бесценок им достанется. Таких
Не ценим мы вещей недорогих.
А между тем терпенье
Жены моей не так, как до сих пор,
Я испытаю, и мученье
Окончится мое, как давний, тяжкий спор.
Но, чтобы все ее величие узнали,
Чтоб мудрость, доброту ее в печали
Ценили все великие сердца,
Чтоб знали, как она меж нами
Идет, покрытая цветами
Высоких доблестей, — и славили б творца,
Велю я объявить, что, не имея сына,
Подумать должен я о будущем страны,
А так как я и дочери единой
Лишен, — неравный брак не должен быть причиной
Для бедствий, и себе ищу другой жены“.
И он нашел. Она — высокого рожденья,
В монастыре воспитана была;
Уж делают приготовленья.
Уже снует челнок и шьет игла.
Вообразить себе нетрудно злое горе,
Каким любовники охвачены. А вскоре
Приходит принц к жене; он должен ей сказать,
Что здесь она не может оставаться
И надо им теперь расстаться,
Чтоб крайнего несчастья избежать.
О низости ее происхожденья
Народ толкует, и ему по принужденью
Супругу новую дают.
„Идите, — говорит, — назад в свою избушку,
И вы опять оденетесь пастушкой,
Одежду вам уже несут“.
Спокойна, как всегда, с безмолвным постоянством,
Прощается она со всем своим убранством,
И в тихой ясности ее чела
Печаль едва заметна лишь была.
Все теми же она пленительна чертами,
Лишь очи милые наполнились слезами,
Так иногда весной случается подчас —
И дождь и солнышко зараз.
„Вы — мой супруг, мой повелитель милый, —
Так говорит она, почти теряя силы, —
От ваших страшных слов душа горит в огне,
Но я всегда вам говорила:
Повиноваться вам всего дороже мне“.
К себе идет она в покои золотые,
Наряды пышные свои снимает там,
И ей уж приготовлены другие
Одежды — бедные, простые,
Когда-то в них она бродила по лесам.
Покорно, в бедном одеянье
Идет она к нему и молит на прощанье:
„Как из дворца от вас уйду,
Когда прощенья мне не даст супруга строгость?
Могу перенести я бедность и убогость,
Но гнева вашего снести я не могу.
Когда бы знали вы, как милость сердце ценит,
Как будут счастливы пустые дни мои!
А время вечно не изменит
Ни преданности, ни любви“.
Покорность тихая, души величье
Под этим рубищем простым
Так принца тронули страданием своим,
Что юная любовь в сияющем обличье
Опять возникла перед ним.
Так горько мучило ужасное мгновенье,
Что, сам готовый зарыдать,
Невольно сделал он движенье —
Ее обнять.
Но в этот миг могущественно, грозно
Желанье загорелось — твердым быть,
И, торжествуя над любовью слезной,
Его заставило спокойно говорить:
„Раскаяньем доволен вашим, но уж поздно
О прошлом вспоминать. Счастливого пути,
Идите, вам пора идти“.
Она идет. За ней старик-отец шагает,
Опять в одежде деревенской он,
Глаза в слезах, и тяжко он страдает,
Внезапным бедствием сражен.
Она ему: „Идем в наш лес густой и дикий,
Идем, там отдохнем мы в тишине великой,
Без сожаления покинем мы дворец.
В избушке нашей нет ни роскоши, ни злата,
Она одной невинностью богата,
Но там — покой и мир. Вот — счастье наконец“.
Лесным безмолвием опять объята,
Опять кудель берет ее рука,
И вот она идет на берег ручейка,
Где принц нашел ее когда-то.
Спокойно в душу льется тишина,
И небесам одно лишь говорит она:
„Пусть будет славным он, богатым и счастливым,
Желанья пусть исполнятся его“.
В горячем сердце, нежном, терпеливом,
Любовь, одна любовь, и больше ничего.
А принц, о ком она вздыхает,
Ее желая снова испытать,
Однажды ей велит сказать,
Что видеть он ее желает.
Гризельду встретил он спокойными словами:
„Мне нужно, чтобы та, с кем я иду во храм,
Кому я завтра жизнь отдам,
Была довольна мной и вами.
Я так желаю. И я вас прошу о том,
Чтоб вы мне помогли в желании моем.
Пусть все ей нравится, что мне по нраву.
Сыграем свадьбу мы наславу,
И пусть любовь мою увидят все крутом.
Итак, устройте все скорее;
Покои уберите ей,
С богатством, с роскошью затеи,
Да похитрей, повеселей.
И помнить я прошу всечасно, —
Пусть это будет вам закон, —
Что этой девушкой прекрасной
Я нежно увлечен.
А чтобы вы могли судить о том доверье,
С каким всегда я вас сужу,
Я вам невесту покажу,
Которой угодить должны вы в полной мере“.
На Левантийских высотах
Не так пленительна Аврора,
Какой явилась в их очах
Принцесса юная. И взоры
Едва Гризельда подняла,
Как в глубине души та нежность расцвела,
Что сердце матери питает.
О прежнем счастии, о юности своей
Она невольно вспоминает
И мысленно про дочь свою гадает:
„Ей было б столько ж лет, любимице моей,
А может быть, была б красавица — кто знает!“
Так ей понравилась принцесса в этот миг,
И так порыв ее был жарок и велик,
Что лишь принцесса удалилась,
Гризельда очи к принцу подняла
И речь такую смело повела:
„Вам, повелитель мой, я докучать решилась
Нехитрой речью. Коль для вас открылась
С принцессой милою другая жизнь сейчас,
То знайте, что она, воспитана прилежно,
Не сможет вынести своей душою нежной
Того, что вытерпела я от вас.
Нужда и бедность закалили
Меня в работе с детских лет,
Я выдержала все, чему названья нет,
И жалобы уста мои не приносили.
Не приходилось горя ей терпеть,
И если взаперти придется ей сидеть,
Зачахнет и умрет, я это верно знаю,
И вас, мой принц, я заклинаю
Ее ласкать, любить, жалеть“.
„Подумайте о том, — ответил принц сурово, —
Чтобы исполнить то, что я велел.
Что может мне открыть такого,
Чего не знал бы я, простой пастушки слово
И как судить ей мой удел?“
Гризельда ничего не отвечала
И очи опустила и ушла,
А между тем гостей в столицу призывала
Стоустая молва.
Принц во дворец их приглашает,
В громадный пышный зал, и там,
Пока еще веселый день сияет,
Он держит речь к своим гостям:
„Надежды лгут нарядные затеи,
Но видимость обманет похитрее,
Примеров этому не счесть.
Кто скажет, что моя невеста молодая
Несчастлива, корону ожидая? —
А на поверку так оно и есть.
Скажите, кто из нас поверит,
Что юный рыцарь сей, отважный весельчак,
Турниров обожатель, скуки враг,
На празднике моем грустит и лицемерит?
А между тем все это так.
Поверить можно ли, что, если все ликует,
Гризельда видит и не плачет, не тоскует,
Ни жалоб нет у ней, ни грустного лица,
И нет ее терпению конца?
И, наконец, скажу: ведь жизнь моя счастлива,
Другую отыскать такую б не смогли вы,
Милее не найти избранницы моей,
Но если б нас судьба навек связала с ней,
То казни бы не выдумать ужасней,
И не было б меня несчастней
Среди несчастнейших людей.