Астрид Линдгрен - Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка

— Судьба! — произнес он. — А против судьбы не попрешь! Вшивая горка одержала верх. Идем!

Вшивая горка с незапамятных времен была городской рыночной площадью, куда барышники и торговцы скотом столетиями стекались на весеннюю ярмарку.

Устремлялись туда и владельцы бродячих цирков, зверинцев и аттракционов, и называлось это все — Тиволи.

Все авантюрное, что только вмещал в себя мирный Вестанвик, скапливалось на ярмарке. И в самом воздухе носилось там нечто авантюрное. Там затаился как бы никогда не выветривавшийся запах застарелого конского навоза и звуки никогда по-настоящему не умолкавшей старой шарманки. Там жили бурные воспоминания о поножовщине в былые времена и о дикой кочевой жизни цыган. Теперь, пожалуй, все протекало спокойнее. Там, как всегда, собирались из окрестных селений радующиеся ярмарке крестьяне — купить поросят или выменять коров. Но барышников теперь водилось там не так уж много, поскольку оставалось не так много лошадей, с которыми можно было бы барышничать. Хотя, конечно, туда по-прежнему наезжали разные темные личности с тощими клячами, которым они устраивали пробный пробег, гоняя так, что пот лил ручьями. Жизнь на ярмарке, разумеется, цвела пышным цветом — крутились карусели, в тарах гремели выстрелы, а чудные иноземцы, говорившие на чудных иноземных языках, жили в домах-фургонах вокруг всей Вшивой горки. И по-прежнему для каждого ребенка в Вестанвике ярмарка была приключением, равных которому не было на свете.

Название Вшивая горка было пережитком былых времен, и теперь уже совершенно несправедливым. В маленьких ветхих деревянных домишках, обрамлявших рыночную площадь, не было никаких вредных насекомых; во всяком случае, это возмущенно оспаривали жившие там люди. И все-таки ни один человек не сподобился называть Вшивую горку ее настоящим именем: Вестермальмен — Западная горка.

Пятиэровик отказался вставать ребром, так что Расмус с Понтусом устремились на рыночную площадь.

Жизнь была прекрасной, день — длинным, спешить было особенно некуда. Дружески обхватив друг друга за плечи, они брели по улице, а ненавистные учебники, болтаясь на кожаных ремнях, били их по ногам. И тут навстречу им выскочила маленькая жесткошерстная черная такса, мчавшаяся с такой быстротой, на какую только способны были ее коротенькие ножки.

— Смотри-ка, Глупыш! — сказал Понтус.

В глазах Расмуса зажегся теплый огонек. Глупыш был его собственным, бесконечно любимым песиком. Расмус до боли обрадовался, увидев Глупыша, однако с упреком сказал:

— Глупыш, ты ведь знаешь, тебе нельзя убегать из дому!

Собака остановилась, сознавая свою вину. Приподняв в нерешительности переднюю лапку, она молча стояла, глядя на хозяина. И Расмус, посмотрев на Глупыша, преисполненным нежности голосом сказал:

— Понимаешь, Глупыш, вообще-то тебе нельзя убегать из дому, но все равно иди сюда!

И Глупыш подбежал к нему. Он прыгал от радости, безумно счастливый каждой клеточкой своего маленького собачьего тельца, оттого что прощен; его хвостик так и мелькал в воздухе, он лаял изо всех сил, он был самым веселым песиком в мире. И Расмус, наклонившись, взял его на руки.

— Ну и дурной же ты маленький песик, Глупыш, — сказал он, погладив темную голову таксы.

Понтус с завистью смотрел на них.

— Какой ты счастливый, что у тебя собственная собака!

Расмус еще сильнее прижал Глупыша к себе.

— Да, в самом деле я счастливый. Он — только мой. Правда, Крапинка заигрывает с ним изо всех сил.

Едва он произнес эти слова, как увидел сестру, прогуливавшуюся на углу улицы. Она была не одна. С ней был тот самый Иоаким фон Ренкен, в которого она в данный момент была ужасно влюблена и, похоже, как раз теперь абсолютно поглощена тем, что заигрывала с ним. Расмус с понимающим видом толкнул Понтуса:

— Видал?! Когда люди влюбляются, они просто не в своем уме!

До чего горько видеть, как твоя собственная сестра так по-дурацки ведет себя! Крапинка расхаживала, держа Йоакима за руку; они смотрели друг другу в глаза и смеялись и вообще не замечали, что кроме них на улице еще кто-то есть.

— Крапинка, ты самая милая из всех, кого я знаю, — произнес Йоаким настолько внятно, что кто угодно мог слышать его слова. — Я просто без ума от тебя!

Расмус с Понтусом захихикали, и это пробудило влюбленных: они осознали, что не одни на свете.

— Понтус, ты самый милый из всех, кого я знаю, — сказал Расмус, заискивающе глядя в глаза Понтусу.

— И знаешь, Расмус, я просто без ума от тебя, — заверил его Понтус.

Крапинка засмеялась.

— Ох уж эти мне братья! — сказала она, взывая к сочувствию Йоакима.

Вообще-то говоря, ей очень хотелось иметь братьев, во всяком случае такого вот резвого востроглазого маленького жеребенка, каким был Расмус, к которому она в глубине души питала такую большую слабость и которого любила и щипала с тех самых пор, как он лежал в колыбели. Кроме того, было так чудесно бродить здесь под лучами майского солнца с Йоакимом и быть самой милой изо всех, кого он знает! Какое ей дело до того, что их передразнивает пара мальчуганов?! Опьяненная весной, она обвила руками Расмуса и крепко, быстро прижала его к себе!

— Хотя вообще-то, — сказала она, — этот мальчонка — настоящий милашка!

Ее братик-милашка защищался изо всех сил; это было ужасно! Такую, как Крапинка, нельзя выпускать на улицу, ведь она позорит не только себя, но и других; ну чем он виноват, что его угораздило обзавестись такой сестрой!

— Отстань! — кричал Расмус пронзительным от негодования голосом. — Попытайся держать себя в руках хотя бы на улице!

Крапинка рассмеялась мягким дразнящим смехом, после чего, снова взяв Йоакима за руку, тут же позабыла, что у нее есть брат.

— Елки-палки! — сказал Понтус, поглядев вслед Крапинке и Йоакиму. — А ведь они не в своем уме! Только бы не стать такими же!

Расмус фыркнул при одной лишь безумной мысли:

— Такими? Ну уж нет, нам это не грозит!

Глупыш прыгал вокруг него и самозабвенно лаял. Он явно считал, что маленькому песику, удравшему из дому только для того, чтобы встретиться со своим хозяином, вовсе незачем смотреть, как люди обнимаются. Если кого и надо обнимать, то только его одного. Хозяин думал то же самое. Он снова притянул Глупыша к себе, он гладил его и наинежнейшим голосом повторял:

— Да-а, какой же ты милашка, Глупыш!

Тут Понтус захихикал:

— По-моему, ты сам сказал: «Попытайся держать себя в руках хотя бы на улице!»

— Ш-ш-ш! — шепнул Расмус. — С собачкой — совсем другое дело!

Но тут же неожиданно смолк. Он прислушался. Снова послышались манящие медные звуки духового оркестра. Они доносились со стороны площади, но уже приближались к ним. Они все приближались и приближались, и вот показался грузовик, медленно катившийся по улице. В открытом кузове грузовика сидели шестеро мальчиков из оркестра Народной школы и дули изо всех сил. Их медные инструменты сверкали на солнце и празднично-торжественно выдавали «Поход Наполеона через Альпы». Вестанвикские ребятишки всех возрастов как бы шествовали по следам Наполеона. Они маршировали за грузовиком в такт веселым звукам и, шальные от счастья, читали слова, написанные на большом плакате, прикрепленном вдоль бортов грузовика. Расмус и Понтус тоже прочитали их: