Астрид Линдгрен - Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка

— Представь себе, мы это можем… И запиши себе, что мы так и сделаем!

Это была чудесная мысль. Собравшись с духом, Понтус сказал:

— Представь себе, мы это сделаем. У него — собственный полицейский в доме, — сказал он, показан на Расмуса.

— Да, мой папаша — полицейский! — подтвердил Расмус. — Вот так-то!

О, как чудесно будет напустить папу на эту троицу!

В глазах Альфредо появилось нечто похожее на со чувствие.

— Бедный ребенок, — сказал он, — не повезло тебе, прямо до слез! Но даже если отец у тебя — полицейская ищейка, то из тебя, верно, все-таки мог бы выйти шеловек… По крайней мере когда-нибудь!

Эрнст снова повернулся к Расмусу:

— Эй, ты, послушай!.. Я убью твою псину, ты как — против?

Расмус заплакал так бурно, что не мог остановиться. У него перехватило горло, когда он услышал, что говорит этот бандит, и слезы потоком хлынули у него из глаз.

— Если ты это сделаешь… — сказал он, но продолжить не смог, а лишь тихо и горько всхлипывал. Глаза у Понтуса тоже были на мокром месте, и он сочувственно положил руку на плечо Расмуса.

— Да, если ты все-таки собираешься пойти в полицию и накапать, то я с тем же успехом сперва кокну пса, — сказал Эрнст. — Понимаешь, я все равно залечу на несколько лет в тюрягу, и все только потому, что вы являетесь сюда и суете нос не в свое дело. И вы мне за это заплатите.

Альфредо злобно кивнул:

— Хотелось бы пришить и мальшишек! Вот было бы здорово!

— Послушайте, что я предлагаю, — сказал Эрнст, ткнув ногой в мешок с серебром, лежавший на полу. — Меняем Глупыша на эти мелкие серебряные вещички?

Расмус вопросительно взглянул на него своими красными заплаканными глазами.

— Понимаете, другим людям тоже жить надо, — продолжал Эрнст. — И какое вам, собственно говоря, дело, если старый барон расстанется с несколькими из своих блестящих цацек? Не умрет же он с голоду без них? Сечешь, о чем я?

Расмус покачал головой.

— Котелок у тебя не шибко варит, — сказал Эрнст. — Понимаешь, что я говорю? Если вы на нас капнете, я, не сходя с места, кокну твоего пса, и плевать мне на то, что будет потом; но если вы обещаете держать язык за зубами, то получишь псину обратно, понял?

Расмус снова заплакал. Он слышал, как пищит Глупыш, а он, Расмус, бессилен что-либо сделать.

— Замешательная идея, — сказал Альфредо, — совершенно замешательная… Если вы капнете, мы убьем эту шваль, а если не капнете, мы не убьем эту шваль, замешательно!

— Ну как? — спросил Эрнст.

Расмус всхлипнул. Гнусно было идти на такую позорную сделку, но Глупыш пищал в смертельном страхе, а он, Расмус, так горячо его любил! Он вопросительно взглянул на Понтуса, и Понтус кивнул; он так же считал, что собака куда ценнее, чем серебро барона фон Ренкена.

— Да, отпусти Глупыша, — пробормотал Расмус.

Альфредо энергично склонился к нему:

— А вы обещаете? Обещаете молшать в тряпошку, што бы ни слушилось?

Расмус молча кивнул, но Альфредо был недоверчив. Он предупреждающе поднял пухлый указательный палец:

— Обещайте! И пожалуйста, держите свое слово. Помните, шестность превыше всего! Так всегда говорила моя мамошка.

Расмус его не слушал. Он обратился к Берте:

— Отпусти Глупыша!

— Минуточку, — сказал Эрнст. — Тебе понятно, что ты не получишь собаку раньше завтрашнего вечера?

Расмус не спускал с него глаз, лишившись дара речи от такого коварства и злобы.

— Нам раньше отсюда не выбраться, — добавил Эрнст, — по причинам, которые тебя не касаются. А пока мы не смоемся, собаку тебе не видать!

— Но мы ведь обещали не доносить на вас, — с горечью сказал Расмус.

Эрнст подошел к нему так близко, что на Расмуса снова пахнуло запахом выпитого Эрнстом кофе. И Эрнст угрожающе произнес:

— Рисковать я не собираюсь. Я запру псину где-нибудь, где никто ее не найдет и не услышит. А если вы все же накапаете и мы залетим в тюрягу, прощай пес, он останется там, покуда не сдохнет с голоду.

Альфредо согласно кивнул:

— Именно так! Ни еды… ни воды… Он всего-навсего сдохнет!

Расмус снова заплакал. Своего платка у него не было, и он в отчаянии прогнусавил:

— Если вы хоть пальцем тронете Глупыша, то… то…

Эрнст прервал его:

— Ты ведь слышал: завтра вечером! Если сдержите слово, с псиной ничего не случится. А сейчас выметайтесь отсюда, чтоб я вас не видел.

Он твердой рукой погнал их к двери.

— До свидания, Глупыш, — всхлипнул Расмус, — до свидания…

— Но вообще-то, — сказал Эрнст, когда они уже выходили за дверь, — возвращайтесь сюда после полудня, чтоб я знал: вы держитесь… Понятно?

— Убирайтесь к черту! — прогнусавил Расмус.

И вот они возвращались домой, мстители в синих джинсах и кедах. Тихонько пробирались они среди кустов сирени, такие усталые, такие грязные, и всклокоченные, и избитые, что если бы кто-нибудь их увидел, то заплакал бы. «Корпус Спасения Жертв Любви» отступал в жалком состоянии: половина корпуса так горько рыдала, что другая половина не знала, как и быть. Неуклюже положив руку на плечо Расмуса, Понтус в утешение сказал:

— Ну же, Расмус, не плачь! Ведь завтра вечером тебе вернут Глупыша!

Но Расмус не хотел никаких утешений.

— Да, завтра вечером! Но представь себе, что до этого… Бедный Глупыш!

Понтусу тоже было страшно представить себе Глупыша взаперти, и так долго, одного.

— Хотел бы я знать, что они собираются с ним сделать? — в раздумье сказал он.

Он робко оглянулся на фургон Альфредо. Дверь была заперта, но в окошке они увидели злые глаз, Берты, смотревшей им вслед.

Он еще немного подумал.

— Послушай, Расмус, — тихо сказал он. — А что, если нам залечь тут где-нибудь в кустах и попытаться высмотреть, куда они унесут Глупыша?

Расмус остановился как вкопанный и посмотрел на Понтуса взглядом, преисполненным благодарности. Вот такие друзья и нужны в беде.

— Ты в самом деле хочешь это сделать? — восторженно спросил он.

Сам он готов был на все, что угодно, ради Глупыша, мог пойти на любой риск, но чтобы Понтус сделал это ради собаки, которая даже не его собственная… О! Расмус почувствовал, как на сердце у него стало совсем тепло от любви к Понтусу.

— Пойдем, — сказал, толкнув его, Понтус. — Берта смотрит нам вслед из окошка.

Не оборачиваясь, поплелись они дальше по узкой дорожке, которая вела к выходу из Тиволи. Территорию, на которой размещались фургоны, оградили так же надежно, как и сами аттракционы, — туда вела маленькая калитка, недоступная широкой публике. Ею пользовались только «тиволисты». Когда Тиволи бывал открыт, здесь обычно дежурил сторож, державший бесплатных посетителей на расстоянии, но сейчас, в такое время, калитка была открыта и не охранялась. Через нее они и прошмыгнули некоторое время тому назад. Впрочем, это была единственная возможность выбраться отсюда.