Народные сказки - Польские народные легенды и сказки

Пан староста выслушал и сказал:

— Хорошо, но только запомните: второй раз ко мне по этому делу не приходите.

С таким грозным предупреждением старуха вернулась домой. Сын был очень доволен, благодарил мать. Зажили они опять в мире и согласии.

Но вот прошло немного времени, и забыл сын свои обещания. Снова начал он бить свою мать, обзывать по-всякому и изводить, как раньше.

Волей-неволей пришлось матери идти снова к старосте, уже не хватало больше у нее терпения.

Увидел пан староста старушку и сразу сказал:

— Разве не остерегал я вас? Вот теперь получайте то, что должен был ваш сын получить.

Но тут же посмотрел староста на обиженную старую женщину и смягчился. Опять приступил к разбору дела.

Когда сын узнал об этом, снова стал просить у матери прощения. Чего он только не делал! Обнимал и целовал мать, ползал перед ней на коленях и все клялся, что уж больше никогда обижать ее не будет. Мать ему толкует, что не может взять жалобу обратно, а то разгневанный староста накажет ее самое вместо сына. А сын все не перестает упрашивать, пока материнское сердце не смягчилось.

Когда настал день суда, взяла она в руки палку и вместе с сыном отправилась в гмину. В дороге на нее нашло какое-то затмение — очень уж она боялась гнева старосты.

Подходит она к гмине, садится на лавке перед домом и словно чего-то ждет, словно надеется на какой-то случай. Тут как раз едет мимо мужик, везет навоз на поле. Женщина ему и говорит:

— Дорогой мой, пан староста вызывает вас в гмину.

Мужик, не видя здесь злого умысла, привязывает лошадь к столбу и смело идет с незнакомой женщиной в гмину.

Староста видит — идет со старушкой какой-то мужчина, и спрашивает:

— Это и есть ваш сын?

— Да, пан староста.

Тут мужик удивился и говорит:

— Я не знаю этой бабки.

— Вот видите, пан староста, — пожаловалась женщина, — это он всегда так говорит!

Староста, ничего больше не говоря, приказывает внести сноп соломы, уложить на него мужика и всыпать двадцать пять батогов. Потом снова спрашивает:

— Это ваша мать? Будете еще ее бить?

А мужик никак не признает себя ее сыном и все повторяет:

— Не знаю я этой бабки.

Вконец разгневанный староста прибавил ему еще двадцать пять батогов. Потом в третий раз спрашивает:

— Это ваша мать или нет?

Мужик видит — ничего тут не поделаешь, и отвечает:

— Да, пан староста, это моя мать.

— Ну, иди, и чтобы я тебя больше тут не видел.

Вышел мужик из гмины и сказал:

— Не иначе, как дьявол в Шесне дал мне матушку.

С тех пор и пошла поговорка, что в Шесне дьявол мать дает.

У ксендза в Дызитах была уйма скота, и вот сметану хозяйка его ставила за алтарь. Был у него кучер Адам Фрышмут. Проведал он, что сметана за алтарем стоит, и съел немного. На другой день хозяйка говорит:

— Куда-то сметана у меня пропадает.

Пошел кучер вечером опять за алтарь, а на алтаре стояли двое святых — Шимон и Юда. Кучер взял и намазал им губы, чтобы было видно, кто ест сметану. Ксендз пришел утром в костел, встал на колени и читает молитвы, посмотрел на святых и увидел, кто ел сметану.

После обеда взял ксендз веревку и тех святых высек и сказал:

— Ну, больше вы мне не будете воровать сметану.

К вечеру в доме затихла суматоха, вот кучер пошел и святых тех с алтаря снял и спрятал под солому в сусек.

Ксендз идет читать молитву, а святых-то нету. Перепугался ксендз, вернулся во двор темнее тучи, а кучер увидал его и спрашивает:

— Что пан ксендз такой печальный?

— Да вот, подумай, побил святых веревкой, а они теперь от меня убежали.

Кучер говорит:

— Так ведь они в Рожнове сидят в корчме и пьют. Дайте мне, отец-благодетель, полсотенную, я их приведу назад.

Вечером вернулся кучер, идет к ксендзу и говорит:

— Там они, да беда, святой отец, что вы денег мало дали; еще столько же надо, уж я их ночью обязательно приведу. Только пусть пан ксендз пораньше спать отправляется, тогда они не будут бояться.

Пошел, взял из сусека святых, поставил их на алтарь, там они и стоят.

Утром рано спешит ксендз в костел и видит с радостью, что Шимон и Юда — опять на алтаре, на своем месте.

Развеселился ксендз и велел на радостях сделать себе крест с надписью: «Я живу без заботы».

А в Ольштыне был королевский маневр, выехал туда король на прогулку со своими офицерами. Увидел он надпись и думает: «Я — король, и то у меня полно заботы, а тут ксендз — и живет себе без забот!»

Велел позвать ксендза на двор и говорит ему:

— В воскресенье будешь читать проповедь, да так, чтобы одна половина людей в костеле смеялась, а другая — плакала, и скажешь, как высоко до неба и как глубоко Дивиское озеро.

Ксендз в горе вернулся домой, а кучер его спрашивает:

— Что пан ксендз так опечалился?

— Еще бы. Нужно мне в воскресенье читать проповедь и сказать, как высоко до неба и как глубоко озеро. А главная беда не в том — проповедь-то нужно так прочесть, чтобы половина прихожан плакала, а половина — смеялась.

А кучер и молвит:

— Это пустяки, отец-благодетель. Скажите, что до неба только одна дорога, а озеро такую глубину имеет: как кинешь камень в воду, он и падет до самого дна. Ну, а проповедь пусть пан ксендз сам выучит как следует, вот и будут люди плакать, а чтобы другие смеялись — об этом уж я позабочусь.

Поставили амвон посредине, чтобы людей разделить — тут половина и тут половина. Ксендз хорошую приготовил проповедь девкам и бабам — вовсю плакали. А кучер взял ножницы и вырезал ксендзу сзади дыру, так что всю мягкую часть видать голую. Которые были сзади — смеялись, а которые стояли спереди — плакали. Король плакал, потому что тоже слушал проповедь. А после проповеди король похвалил ксендза и сказал:

— Твоя правда, пусть стоит крест.

На том и конец.

Была у мельника дочь, звали ее Кася. Ни за кого другого замуж идти не хотела, только за пана Христа или за святого Петра. Два парубка, порядочных плута, прознали об этом, нарядились святым Петром и паном Исусом, накупили в городе вина несколько бутылок и хлеба и пошли на мельницу свататься. А там у мельницы был пруд. Вот опустили они вино в воду, а хлеб спрятали в кусты. А как пришли на мельницу, их там и спрашивают, кто такие. А парни отвечают:

— Пришли сватать вашу Касю.

— Эй, так она ни за кого другого идти не хочет, только за пана Христа или за святого Петра.