Сагател Арутюнян - Ципили, Тимбака и смех [Повесть-сказка]

Увидев Дровосека, колдуньи, надо признаться, изрядно струхнули, особенно Ципили, которая, как известно, обернула его Вороном. С испугу Ципили даже отступила на несколько шагов назад. Но у Дровосека и мысли не было о мщении. Он ощупывал себя и удивленно оглядывался вокруг, поражался, какими вдруг маленькими сделались старухи.

Ведь за время, пока он был Вороном, они казались ему великаншами, а теперь это маленькие, иссохшие старушонки. Правда, все теперь стало меньше: и деревья, и кустарник, и дом Людоеда.

Дровосек еще раз ощупал себя, даже ущипнул, после чего, наконец, поверил, что стал опять человеком.

Наверное, думаете, он обрадовался, запрыгал от счастья? Нет… Бедняга весь сжался, бухнулся на траву, обхватил голову руками и разрыдался.

Старухи молча смотрели на Дровосека. А он плакал о своих пропавших годах, о своей печали да и от радости, конечно.

И все это видела своими глазами Мануш. Как вы помните, она проснулась от вороньего карканья и стала свидетельницей несказанного чуда. Согласитесь, что не многим доводилось видеть такое. Может, и вовсе никому.

Мануш казалось, что она еще спит и все ей приснилось.

Когда Дровосек, наконец, облегчил свою душу слезами и поднялся, у Ципили дыханье сперло.

— Я не виновата, Дровосек, — забормотала она. — Я же хотела тебя только на чуть-чуть обернуть Вороном. Откуда мне было знать, что потеряю свою вековечную колдовскую силу.

— Да что уж теперь! Прошедшего не воротишь, — извиняюще сказал Дровосек. — Спасибо, хоть нынче не забыли обо мне.

— Мы только-только обрели свою колдовскую силу, — стала оправдываться и Тимбака. — Ты первый, кого мы обернули… Это я… Я напомнила о тебе Ципили.

Но зря Тимбака оправдывалась. Дровосек все знал. Ведь и будучи Вороном, он все понимал.

Дровосек, конечно, слышал и видел, что человеческий образ ему вернула Ципили, но он подошел к Мануш, опустился перед ней на колени и земно поклонился.

— Я… Я тебе обязан, девочка моя. Никогда бы мне не обернуться снова человеком, не осознай я, какое совершаю преступление перед тобой. Я ведь хотел… Очень хотел, чтобы ты погибла… Тот человек вовсе не лесник, он настоящий Людоед… Прости мне, доченька, прости, Манушик!

— Что вы! Встаньте, пожалуйста! — растерялась Мануш. — Что я такого сделала? Не понимаю, о чем вы говорите!

— Ты… Это ты меня спасла. Ведь я тот самый Ворон, который заманил тебя в глубь леса, увел от друзей. И к Людоеду завлек тебя тоже я. И старухам сообщил о вашем приходе в лес.

— Ладно, ладно, дядя, вставайте! Бабушки смотрят на нас. Неудобно.

— Да, да… Хорошо, доченька. Я отведу тебя домой. Освобожу от этих злых ведьм.

— Мы теперь можем творить только добрые дела, — сказала Тимбака, — зачем ты так о нас?..

— Откуда у тебя такая уверенность, Тимбака? — вмешалась Ципили. — Нам надо совершить какое-нибудь очень значительное доброе дело, и уж тогда…

— А это разве не значительное, — показывая на Дровосека, сказала Тимбака, — смотри, какой великан… Но вообще-то не помешает еще раз испытать нашу силу. Подскажи-ка нам какое-нибудь доброе дело, Дровосек…

— Да я не знаю, что подсказать… Может?.. Может, вернете мне мои инструменты?

— Да, да, верно он говорит, Тимбака, давай возвратим ему инструменты.

И старухи принялись колдовать:

Они поглядели у себя под ногами и у Дровосека, но ничего не было. Пришлось повторить заклинание:

Опять ничего не получилось. Инструментов не было.

— Говорю ведь я, — покачала головой Ципили.

— Это еще ничего не значит, — сказала Тимбака. — Может, для инструментов существует какое-то другое заклинание.

— Давай, знаешь, что сделаем, — предложила, вдруг повеселев, Ципили. — Попробуем сделать так, чтобы отыскались друзья Мануш. Это ведь доброе дело, как ты думаешь?..

— Верно. Манушик, хочешь, найдем твоих друзей?

Мануш поднялась с бревна, подошла к старухам. Нет, это вовсе не сон. Вон дом Людоеда, а вон колодец, и старухи те самые, живые.

— А как вы их найдете? — спросила она с недоверием.

— Очень просто, вот гляди.

И колдуньи затянули:

Старухи еще не кончили колдовать, когда из глубины леса кто-то позвал: «Мануш, Мануш!..» Но голос был грубый и хриплый, совсем не детский.

— Ну, слыхала? — спросила Тимбака.

— Слыхала, только голос какой-то…

Мануш не договорила, а из леса уже раздались вместе с хриплым басовитым и ребячьи громкие крики:

— Мануш, Мануш, Мануш!

Девочка тревожно оглядывалась, как вдруг увидела, что, взявшись за руки, из лесу вышли Тарон и Асмик, а с ними Медведь.

— Ой, ой, ой! Наконец-то! Мануш! Мы нашли Мануш!

— Манушик, милая! — кинулась обнимать подружку Асмик.

Только Тарон остановился поодаль. Он, конечно, тоже очень радовался, однако мужское достоинство не позволяло ему нежничать. Но Мануш, по тому, как радостно он кричал и весь сиял, понимала Тарона.

— Сколько же я искал этих негодников! — громом гремел Медведь. — Весь лес обшарил, уже всякую надежду потерял, когда неожиданно увидел, что они вброд переходят реку. Такую бурную. Не пойму, как им удалось распознать, где мелко?

— У нас был провожатый, — сказал Тарон.

— Провожатый? Никого я там не видал.

— Не было никакого провожатого! — подтвердила Асмик. — Я вдруг смотрю, Тарон ступил в реку. Что оставалось делать, не бросать же его, тоже пошла следом.

Но Тарон был твердо убежден. Он видел гномика, пошел за ним и, конечно, абсолютно уверен: не будь гномика, ни за что бы не найти им, где в реке мелко.

— Был. Был у нас провожатый! — стоял он на своем.

Но Медведь уже не слушал Тарона. Обращаясь к Мануш, он сказал:

— Ты тоже хороша, нечего сказать. Я отправился искать твоих друзей, а ты тем временем сбежала. И как это тебе удалось, не понимаю, я же закрыл тебя?

— А я вас искала! — попыталась оправдаться Мануш. — Не понимаю только, как это я заснула?

— Хорошо, я вовремя подоспел, — сказал Медведь, — не то перебрались бы они на другую сторону, а там очень опасные места. Надо же, куда забрели, негодники, даже я не решаюсь туда ходить. Хорошо, что подоспел.

— Очень здорово, что подоспел, — согласилась с Медведем Тимбака.

— Да, да, очень здорово, — подтвердила и Ципили.

Во время всего этого разговора Дровосек, отошедший в сторонку, ничего не слышал. Он оглядывался вокруг, трогал и трогал себя, не веря в свое счастье. Потом стал ходить, делать разные движения. Это был крупный, дородный мужчина с густыми нависшими бровями, большими руками. Конечно, никто не мог бы сказать, изменился ли он за тридцать лет. Разве только старухи, но при их возрасте три десятка лет — всего ничего, такой разницы заметить они просто не способны.