Майя Лунде - Снежная сестрёнка

— Одолжить?

— Да, они мне нужны, чтобы помириться с другом.

Хенрик открыл было рот, чтобы ещё что-то спросить, но, очевидно, передумал.

Он помолчал, но потом всё же спросил:

— Ты оказался на вилле «Веточка» не случайно? Залез в дом не из озорства?

Я покачал головой.

— Нет.

— Ты что-то знаешь о Хедвиг?

Я кивнул.

Хенрик подвинул коньки ко мне.

— Бери. Но обещай, что однажды ты расскажешь мне всё.

— Обещаю.

На самом деле мне ничего так не хотелось, как поговорить с кем-нибудь о Хедвиг.

— Но пришёл ты не из-за коньков?

— Нет. Я пришёл из-за типографии.

Мне прямо не терпелось рассказать ему правду.

— Я хотел попросить вас помочь мне сделать рождественскую открытку. Нет, не так. Мне нужно много открыток.

С крыльца раздались голоса Августы и родителей. Несмотря на малый сочельник они ходили в детский сад и на работу. Вот и хорошо, так они не видели, над чем я трудился целый день. А теперь к их приходу всё было готово.

Я сидел на диване и ждал. Но это не означает, что мне удалось расслабиться. Я чувствовал, что напряжён как тетива.

В замке повернулся ключ, они вошли и включили в прихожей свет — я услышал щелчок выключателя, и под дверью появилась тонкая полоска света. Пока они не войдут в гостиную, они ничего не увидят.

Я слышал, как они раздеваются и вешают одежду. Вели они себя тихо, должно быть, чувствовали, что что-то готовится.

Наконец они вошли в гостиную, включили свет и замерли. Мама, папа и Августа.

И вот что они увидели: повсюду были развешаны рождественские открытки. Большие и маленькие, открытки с блёстками и позолотой, глянцевые и матовые, цветные и чёрно-белые. Только Хенрик умел делать такие красивые открытки. И на всех них были фото одной и той же девочки.

— Это же Юни! — воскликнула Августа.

Я отнёс Хенрику весь альбом, и вместе мы отобрали кучу фотографий. Юни младенцем, Юни двухлеткой в памперсах, фото первоклашки, фото с конфирмации и много-много других. На большинстве фотографий Юни улыбалась и даже смеялась, ведь такой она и была. На фотографиях Юни была такой, какой я её помнил.

На фотографиях улыбалась не только Юни, но и остальные. Вот Юни в объятиях мамы, вот Юни играет в бадминтон с папой, а вот Августа сидит у Юни на плечах, а тут мы с Юни в её кровати ранним утром, взлохмаченные со сна.

Августа подбежала к открыткам, сняла несколько штук и стала рассматривать.

— Какие красивые! Очень красивые!

Мама с папой ничего не говорили. Они молча обходили гостиную, останавливались у каждой фотографии и гладили её пальцами, гладили улыбку Юни.

Августа собрала целую стопку фотографий.

— Можно мне взять эту? И эту! И эту!

— Да, конечно, — проговорил я. — Пожалуйста!

Августа расплылась в улыбке.

— Спасибо!

Мама с папой по-прежнему молчали.

Я встал.

— Если хотите, вы тоже можете взять себе несколько, — сказал я им.

Они не отвечали. Просто ходили от одной фотографии к другой с вытянувшимися лицами. Сердце у меня в груди билось сильно и часто. Они, наверное, и не думали ничего говорить. Они, наверное, так ничего и не поняли. Пожалуй, мне стоит поднажать.

— Я пытался делать так, как вы говорили, — произнёс я. — Не говорить о Юни в надежде, что со временем боль утихнет… Но так нельзя, так невозможно.

Оба посмотрели на меня.

— Потому что я не хочу забывать, как я тоскую по ней, — продолжал я ещё громче. — И я не хочу забывать, как Юни радовалась. Я хочу помнить всё. И Юни будет здесь всегда, хотя она и умерла. И неправда, что мёртвые просто исчезают. Они по-прежнему здесь, с нами…

Я перешёл на крик:

— Юни по-прежнему член нашей семьи!

Я уставился на них: сначала на маму, потом на папу. Думаю, взгляд мой был довольно строгим. Во всяком случае, они выглядели весьма озадаченными.

— И потому я решил, что нам надо прекратить думать, что всё пройдёт. Вместо этого нам надо говорить о Юни, смотреть её фотографии и думать о ней каждый божий день. Потому что она была весёлой. Очень весёлой. И нам тоже надо снова стать такими.

Я замолчал. Я всё сказал. Больше говорить нечего. Так много я не говорил им с тех пор, как Юни умерла. А может, и до этого тоже.

Мама с папой по-прежнему смотрели на меня. Потом они переглянулись и снова перевели взгляд на меня.

— Юлиан прав, — произнесла Августа.

Мама с папой как по команде открыли было рот, но так ничего и не сказали.

Тогда я почувствовал, что меня прямо распирает от злости.

— Ну что, так и будете стоять? — выпалил я.

Папа шагнул ко мне, но, видимо, это всё, на что его хватило.

— Юлиан, — тихо проговорил он.

Его голос был совершенно безликим. Голос клона папы.

— Подумайте обо всём хорошенько, — сказал я. — О том, как нам дальше жить в этом доме. А мне пора.

— Как это? — проговорила мама. — Куда ты собрался?

— Мне нужно ещё кое-что уладить, — сказал я. — К вам это отношения не имеет. Мне нужно поговорить с другом. И обязательно сегодня вечером. Безотлагательно.

Я пошёл в прихожую, натянул куртку и ботинки, схватил рюкзак.

— Юлиан! — крикнула мне вслед Августа.

Мама вышла за мной:

— Погоди, Юлиан!

Но у меня не было времени. Не было времени думать о том, какие они глупые, эти родители. О том, что даже рождественские открытки не заставили их измениться. Даже злиться времени не было.

Я открыл дверь и выбежал в темноту, на ходу надевая рюкзак. В нём лежали коньки Хедвиг.

Пока я добежал до кладбища, я вспотел и запыхался. Там было темно и тихо, но на многих могилах горели свечи. Я нашёл могилу Юни и остановился. Тёмная одинокая могила. Надо было захватить с собой свечу, но времени на это не хватило. Да и пришёл я не за этим.

Я огляделся. Ряд за рядом могилы, не счесть. Между деревьями вдалеке виднелся фьорд. Там Хедвиг и утонула, подумал я, и по спине у меня пробежал холодок.

Я стал медленно обходить кладбище, останавливаясь у каждого надгробия, чтобы прочитать, кто там похоронен. «Так много имён, — думал я, — сколько же здесь мёртвых». Большинство прожили долгую жизнь, дожили до семидесяти и восьмидесяти. Но попадались и детские могилы. Я узнавал их по малому числу лет между датами рождения и смерти. Каждый раз, когда я останавливался у такой могилы, мне становилось грустно.