Тамара Михеева - Асино лето [litres]

– Ася, что ты молчишь?

– Она чокнулась! – схватилась за щёки отличница Болотова и многозначительно переглянулась с Вигилянской.

Ещё вчера Ася услышала, как они вдвоём и Саша Лазарева её обсуждали. Всерьёз и даже сочувственно говорили, что Шустова помешалась и её лечить надо. Но Асе было наплевать на такие разговоры, лишь бы не помешали куклу сделать.

– Не лезь! Отстань от неё! – вступилась Карина и подсела с другой стороны. – Ты нервы успокаиваешь, да? У меня бабушка всё время что-нибудь вяжет, когда нервничает. Но и распускать можно, тоже помогает.

Ася не ответила. Нервы здесь ни при чём. У неё вообще никаких нервов больше нет. Все её нервы в лесу остались, на ивано-купальную ночь.

– Нет, это уж слишком! – прошипела Настя Вигилянская. – То волосы обкромсала, то свитер! Я с ней в одной палате жить не собираюсь!

Ряд, ещё ряд, ещё одна полоска.

– Это у неё от встречи с Белым монахом, – прошептала Алёнка. – Я вам говорила, а вы не верили.

Девочки только отмахнулись. А Варя внимательно посмотрела Асе в глаза.

– Это ты из-за Кольки, да? Из-за вчерашнего?

– Что? А что было вчера? – встрепенулась Ася.

– Разве ты не слышала? Лена у себя плакала: врачи сказали окончательно, что Колька не поднимется, останется инвалидом… Ты куда?!

Кукла получилась славная: разноцветная, кудрявая, смешная. У Сдобной булочки Ася попросила для неё красивое платье и заколку для волос. Глафира осталась довольна. Сбегала в песочницу, и через минуту Ася уже летела над лесом, сжимая в руке оранжевое стёклышко.

Ася осторожно присела на край кровати, долго смотрела на Кольку. На его лицо падал свет уличного фонаря. И в этом жёлтом неярком свете его лицо было очень красивым и очень спокойным. Ася смотрела на него, сжимала в руках тёплую бутылку с оранжевым донышком и думала о том, что сказала ей Варя: Колька останется инвалидом. Она вспомнила, как в первый день её дразнил Мартыш, а Колька протянул ей руку. Он тогда ещё посмотрел ей в глаза, долго и серьёзно. Глаза у Кольки – светло-зелёные, а ресницы – длинные и тёмные, поэтому глаза кажутся яркими, как светлячки вечером в траве. Наверное, в такие глаза, как и на светлячков, долго нельзя смотреть – память потеряешь. Но Ася долго смотреть ещё и не пробовала.

Она потёрла коленки. Кожа на них была содрана и болела. Ася побоялась лететь с зельем из Грозового дома, всю дорогу шла пешком. Кондрат Тарасович попросил стаю светлячков освещать ей дорогу, и они летели чуть впереди звёздным облаком. Зелье Ася держала в руках и шла, как по гвоздям – так боялась споткнуться и разбить драгоценную бутылку. Каждый корень обходила, каждый камешек. И уже около самого изолятора споткнулась на ровном месте. Бутылка выскользнула из рук и упала в траву. Ася лежала, уткнувшись в асфальт, и не могла пошевелиться. Боялась, поднимет голову и увидит, что случилось непоправимое: вместо бутылки с оранжевым дном – светящаяся жидкость растекается между стеблей травы, и прозрачными айсбергами торчат из неё осколки… Наконец Ася приподнялась на корточки, облегчённо выдохнула: бутылка не разбилась, лежала в траве и мягко светилась. Светлячки повисли над ней и тихо стрекотали крылышками. А коленки Ася опять в кровь содрала, как в начале лета…

Колька дёрнул бровями и проснулся. Распахнул глаза, будто и не спал вовсе.

– Па-ашка, – прошептал он. – Опять снишься, да?

– Опять.

– Это хорошо. А то совсем не приходишь. Как Юми?

– Мама домой забрала.

Колька вздохнул, облизал сухие губы, наверное, пить хотел. И вдруг заговорил, быстро-быстро:

– Слушай, Пашка, я тебе сейчас кое-что скажу, потому что во сне можно. Мне это очень надо сказать, а так я… ну, в общем, не решусь я, когда не во сне. Думаешь, может, что я злюсь на тебя, что свалился? Думаешь, из-за тебя? Нет, я сам во всём виноват. Потому что дразнил тебя, но это я, понимаешь…

– Не надо! – вдруг испугалась Ася.

– Нет уж! Пришла – слушай! – строго сказал Колька. – Просто ты мне очень нравишься. Правда. Вот.

Он замолчал, но смотрел Асе в глаза, будто ждал ответа. Ася прижала бутылку к пылающим щекам. Сердце встало как вкопанное и не желало двигаться с места. Она протянула Кольке бутылку.

– Коль, выпей, а?

– Это что, яд?

– Яд, яд, пей.

– Скажи «Кукумбер» – выпью.

– О Господи! Кукумбер, пожалуйста, выпей!

– Сейчас?

– Да, при мне. Это очень важно.

– Ну пожалуйста, если очень важно. Только… Ну, помогай тогда.

Ася взяла с тумбочки ложку для лекарств, налила в неё зелье.

– Светится! – удивился Колька. – И вправду яд.

Медленно и осторожно Ася поила Кольку.

– Ничего, вкусненький такой яд, клевером пахнет.

Бутылка опустела, Ася сжала её в руке и сказала:

– Спокойной ночи, Кукумбер. Выздоравливай.

– Спокойной ночи, Пашка-букашка. Завтра же всё пройдёт.

Ася вздрогнула, скрестила пальцы, чтобы не сглазить, и вылетела в окно.

Она резко набрала высоту, поднялась выше деревьев, к самым звёздам, в холодное и тёмное небо. Там она замерла на секунду, подставив ветру лицо, и стала камнем падать вниз. Только у самой земли затормозила. Мягко упала в траву, легла ничком и горько заплакала. Так, что сердце – на куски.

Недалеко от неё сидели на бревне Сева, Горыныч и Ёж. Смотрели на Асю, вздыхали.

– Ну чего она, – протянул Сева, сам готовый расплакаться от жалости и тревоги, – будто ничего не вышло.

– Да нет, – вздохнул Горыныч, – переволновалась она.

– И устала, – сказал Ёж. – Столько всего…

– Может, подойдём? – предложил Сева через несколько минут.

– Пусть выплачется. Говорят, это иногда полезно.

Понемногу Ася успокоилась. Села. Повсхлипывала. Повздыхала. Внутри у неё было пусто, как в бутылке с оранжевым дном. Медленно побрела Ася по лагерю, не заботясь, что кто-нибудь её заметит. Неслышно и невидимо проводили её гномы до окна.

Едва солнце позолотило стволы сосен, Ася проснулась от стука в окно. Три сияющих гнома прижались носами к стеклу. Ася вскочила, открыла створку. Она смотрела на Горыныча, Севу, Ежа и не решалась спросить о главном. А гномы, как назло, молчали, только улыбались. Наконец Горыныч сказал:

– Тебя, Прасковья, как-то неправильно назвали. Надо было Соней.

– Всё главное проспишь, – сверкнул глазами Ёж.

– Мы у Кольки были, – сжалился Сева.

Ася отвела взгляд: по дорожке бежали Пятнашка и Буль, прошмыгнула по стволу сосны рыжая белка, где-то недалеко, в лесу, протрещала сорока… Ася боялась спрашивать и боялась услышать.

– На лавочке сидит. На солнышко смотрит.

– Про тебя спрашивал.

– Ну, то есть он бы спросил, если бы мы были знакомы.

– Да нет, он спросил, но только не вслух, а глазами…

– У него всё на лице написано.