Марчелло Арджилли - Истории из предыстории. Сказки для взрослых

Анджелино, считавший себя самым остроумным из фазанов, всегда отвечал ей:

— Да ты просто близорука.

Вокруг поднимался хохот, а Паола досадливо хлопала крыльями с видом оскорбленного достоинства.

— Ты зачем вернулась? — спросил Гаэтан, в душе радуясь, что она осталась жива. — Мало тебе вчерашнего?

Утка покачала головой:

— Тут ли, в другом ли месте — все одно. Повсюду, где есть пруды, есть и охотники. Мы ведь не можем жить без воды, так что разницы нет… — Она окунула голову в воду, и по быстрым движениям клюва стало ясно: она нашла там что-то съестное. Закусив, она снова проговорила: — Да и куда бежать? Может, ты знаешь?

Гаэтан промолчал. Этот вопрос он и сам задавал себе вот уже несколько дней, но не находил пока ответа. Куда бежать?.. Вон Паола пыталась скрыться, но пришла к выводу, что это бесполезно. А здесь все родное, твои друзья, корму в избытке, дремучие леса, которые могут служить надежным укрытием. И потом, не всегда же стрельба, бывают и дни затишья. А что ждет тебя там, в чужих краях? А может, тебе на роду написано быть подстреленным, может, это такая же часть твоего естества, как перья и птичьи повадки? Так стоит ли искушать судьбу?

— Но ведь у меня лазурный хвост! — подумал вслух Гаэтан. — А что, если я не такой, как все? Что, если это знамение?

Утка в ответ лишь горестно вздохнула.

— Когда-нибудь я вернусь туда, откуда прилетела, — сказала она, помолчав.

— А я полечу туда, где никогда не был, — подхватил Гаэтан.

— К морю… — прошептала Паола.

И они погрузились каждый в свои мысли. У одной в воспоминаниях, у другого в воображении слово «море» воплощалось в страну мечты, в символ далекого, но достижимого счастья. Однако суровая действительность очень скоро заставила Гаэтана вернуться на землю.

— Берегись! — крикнула Паола.

Гаэтан оглянулся и, осознав, что опасность на сей раз исходит не от человека, едва успел взлететь на соседнее дерево.

— Ах ты, безмозглая утка! — злобно прошипел кот Иво, когда его тщательно рассчитанный прыжок пропал втуне. — Ты мне за это еще заплатишь!

— Сперва излечись от водобоязни, — отпарировала Паола.

Шкура у этого огромного кота сливалась с цветом осенних листьев. Он уже давно покинул уютный кров, своих домашних собратьев и променял теплую печь, амбарных мышей, куски, стянутые из кухни, на беспокойную лесную жизнь. Мышей он, по правде сказать, и теперь еще ловил, но никому на свете не открыл бы этой тайны, чтоб не уронить своего достоинства: мышами в его представлении могли питаться лишь голодные, ленивые, лишенные фантазии коты. А Иво, который ловил молодых фазанов и нагонял страх на фокстерьеров и громадных черных ньюфаундлендов егеря Чекко, ни за что бы не признался, что проводит самые холодные ночи на каком-нибудь сеновале. Впрочем, бродячая жизнь пошла ему на пользу. Он был вдвое больше против обычного кота, умел прыгать с ветки на ветку — почти как белка — и только не научился плавать и летать, отчего постоянно пребывал в дурном расположении духа, являясь объектом насмешек Паолы и Гаэтана.

— Ну что ты, Паола, наш Иво ничего не боится! — заметил Гаэтан, выплюнув на голову коту случайно застрявшее в клюве кукурузное зернышко.

— И то правда, — отозвалась Паола и забила по воде перепончатыми лапками, обдав кота холодной водой. — К тому же научиться плавать проще простого! Чтобы Иво — да не поплыл!

Иво чуть не лопнул от бессильной ярости.

— Однако ему надо поторопиться, — сказал Гаэтан. — Я своими ушами слышал, как Чекко говорил: «Нынче же ночью пойдем с фонарями в лес и прикончим этого проклятого кота, чтоб больше не таскал наших фазанов».

Иво навострил уши.

— Странно все-таки, — продолжал Гаэтан. — Иногда твой самый заклятый враг может доставить тебе удовольствие.

— А когда ты это слышал? — спросил Иво.

— Ага, испугался!

— Они меня не найдут, — с усмешкой сказал Иво.

— Найдут, — убежденно заявила Паола. — Найдут и убьют. Мне филин Джанни об этом говорил.

— А этот вечно всякие гадости пророчит, — вновь озлобился Иво.

— Для кого гадость, а для кого и радость, — изрек Гаэтан.

— Будь у меня такое зрение, как у филина Джанни, я бы вместо того, чтоб совать нос в чужие дела, позаботился лучше о своем здоровье. А если и придут люди с фонарями, то я вас раньше съем, не помирать же на голодный желудок. — Иво кинул на Паолу и Гаэтана грозный взгляд и удалился в сторону сарая, чтобы полакомиться там какой-нибудь курочкой, которая, может, и недостойна его внимания, но голод все же утоляет.

Фазаны, как и многие живые существа, умеют быть счастливыми, потому что скоро забывают о своих бедах. Так, уже на другой день после великого побоища воспоминания о вчерашнем рассеялись вместе с дымом последнего выстрела и исчезли с унесенными ветром перышками. На одном конце кукурузного поля, возле самой «гадючьей норы», фазаны, разбившись на две команды, играли пустыми гильзами, а на насыпях, как на трибунах, уселись самки и болели за одних либо за других.

А на противоположной стороне поля перед более интеллектуальной публикой трое фазанов давали драму под названием «Смерть в ловушке». Роли исполняли Анджелино, бурый Итало и Донателла, пухленькая самочка, которой Гаэтан определенно отдал бы свое сердце, если б не ее маниакальное пристрастие к театру; актрис он считал слишком легкомысленными и потому, несмотря на свои пылкие чувства, пока воздерживался от официального признания, боясь затеряться в списке ее многочисленных поклонников. Правда, красноречивые взгляды Донателлы и комплименты, которые она расточала его лазурному хвосту, свидетельствовали о том, что Гаэтан не совсем ей безразличен.

Но можно ли верить женщинам? Вдруг эти нежные взгляды — тоже игра? И все же всякий раз при виде Донателлы Гаэтан чувствовал ком в горле, а если бы мог увидеть себя в зеркале, то заметил бы, что перья у него на шее меняли цвет: из желтых становились оранжевыми. Он мучился сомнениями, презирал ее и себя и неизменно внушал себе, что актрисы — народ ненадежный.

Представление подходило к концу. Многие зрители растроганно моргали. Анджелино, изображавший охотника, наставил зажатую в клюве веточку на Донателлу. Пиф-паф! Два удара по дереву — и Донателла весьма натурально распростерлась на земле. Надо было видеть, как вдохновенно она ползла по сцене, волоча подбитое крыло, и с какой мольбой глядела на Итало, исполнявшего роль собаки, готовой броситься на нее. Анджелино выпустил ружье и захохотал совсем по-человечьи, а Итало залаял, как настоящая собака; Донателла содрогнулась всем телом и замерла; кое-кто из публики отвернулся, не в силах смотреть на это… Но вот развязка: Анджелино с Итало уже собирались подхватить свою жертву, как вдруг Донателла вскочила, стремительно подняла брошенную Анджелино палочку и — пиф-паф! — повергла обоих на землю, а сама полетела навстречу солнцу.