Вячеслав Шугаев - Дед Пыхто

— Как это замерзнем?

— Как это околеем?

— Что такое «холодно»?

Главный слон чесал хоботом в затылке и устало говорил:

— А я откуда знаю? Вот пристали тоже! Будто я там был!

Лев, измученный морской болезнью, не евший и не пивший ровно десять дней, мрачно заметил:

— Возможно, «околеете» — какое-нибудь сибирское чудовище. Но я готов сражаться с сотней «околеете» — только бы ступить на твердую землю.

Весело и оглушительно запричитали попугаи:

— Околеем, околеем, а потом повеселеем!

Главный слон цыкнул на них и посадил на спину мартышку, которая давно уже порывалась что-то сказать, но ей все не давали. Она с трудом отвернула слоновье ухо и, пронзительно пища, зашептала:

— Я вспомнила, вспомнила! Моя мама была путешественница, она посетила все зоопарки мира! Но у нее был очень неуживчивый характер, попросту говоря, моя мама была очень вредная мартышка, и даже мы, ее дети, понимали это. Она всех директоров зоопарка кусала за нос, и ее тотчас же отправляли на родину. И нас она все время кусала и била плетками из лиан. Но дело прошлое, как говорим мы, мартышки. Кто старое помянет, тому глаз вон.

Главный слон неожиданно визгливо рассмеялся, ухватил хоботом мартышку за шиворот и потыкал ею в огромное волосатое ухо.

— Все ухо исщекотала своим писком. Потише верещи, это тебе не джунгли, — он снова посадил мартышку на спину. Мартышка огладилась, оправилась от испуга. Пальчиком погрозила слоновьему затылку и, как ни в чем не бывало, пронзительно пища, зашептала:

— Так вот. Моя мама, когда была в хорошем настроении, рассказывала, где что видела. Ну, и конечно, где что слышала. Как сейчас помню, она говорила однажды: «околеем» на чело веческом языке значит — «умрем», люди этим словом называют звериную смерть. Моя мама добавляла при этом, что своими глазами видела…

Главный слон сбросил мартышку со спины.

— Болтунья, балаболка зловредная! — гневно затрубил слон. — Не слушайте ее, звери добрые! Я хорошо знал ее мать, ни одному слову нельзя было верить.

Тут подал голос старый, облезлый, грустный павиан.

— Из-з-вините, что я з-заикаюсь. Я м-много жил и м-много видел. С-смею уверить в-вас, что в чужой стране — чужая г-гра-мота. Г-главное, з-знать г-грамоту. К сожалению, я з-знаю только несколько букв из-з нескольких языков. А в С-сибири нам может пригодиться буква «Мэ». С-с вашего позволения, дорогой Слон, я покажу ее.

Главный слон понятия не имел, что такое «язык» или «буква» — он вырос без отца и без матери, работать пошел с двух лет и потому никогда и ничему не учился. Но у него был трезвый практический ум, который не противился новому, если это новое не угрожало интересам Главного слона. Поэтому он разрешил павиану:

— Валяй.

Павиан показал и продолжил:

— С буквы «Мэ» н-начинается три з-замечательных слова? «МЯСО», «МОЛОКО», «МОРОЖЕНОЕ». Что такое «мясо» и «молоко», прекрасно знают все здесь плывущие. М-мороженое же — у-удивительная, восхитительная вещь, хотя я ее никогда не ел. Но по древним преданиям нашего рода, лучше м-мороже-ного нет ничего на свете. С-смею надеяться, что буква «Мэ» пригодится нам в Сибири, вы уже будете знать, что просить и с какой буквы. М-может, м-мы, мы пробуем мороженого. Извините, забыл сказать: в Сибири слово «п-попробуем» говорят как «мы-пробуем», павиан поклонился и замер в ожидании: что-то скажет Главный слон?

— Толково, старина, толково. Хвалю. — Главный слон в задумчивости покачал хоботом. — Котелок у тебя варит, ничего не скажешь. Да —…Мне бы грамотешки побольше, горы бы свернул… Но, Павиаша, все одно — не забывайся, — Главный слон хлопнул павиана хоботом по плечу, тот сморщился от боли, но тут же взял себя в руки и грустно улыбнулся.

Главный слон прищурился, напряг в раздумье мощный лоб, подумал, подумал и приказал:

— Всем запомнить букву «Мэ». Сам проверять буду. — Тяжело вздохнул, особо обращаясь к своему сыну, слоненку Пуа:

— Учись, мой сын. Наука избавляет от глупостей быстроте кущей жизни.

Так и плыли: запоминали букву «Мэ», изредка играли в чехарду, заучивали песни, залетевшие на плот со встречных кораблей:

За время путешествия на плоту появились два новых пассажира, два жирафленка, увидевшие свет недалеко от берегов Сибири. Они очень походили на свою маму жирафиху и на папу жирафа — такие же длинношеие, такие же пятнистые, с такими же черными, грустными глазищами. На зверином совете под председательством Главного слона жирафлят окрестили и дали им имена. Одного назвали крошкой Сиб, другого — крошкой Ирь. Мама жирафиха часто теряла их и бегала по плоту, испуганно звала:

— Ау, крошка Сиб! Ау, крошка Ирь! Куда же вы пропали? Ау, Сиб, Ирь! Немедленно домой!

Однажды мама жирафиха вот так же искала жирафлят, звала их: «Сиб, Ирь, Сиб, Ирь», а на горизонте появился зеленый холмистый берег. Мама жирафиха первой увидела его и, забыв о жирафлятах, закричала:

— Вижу Сибирь! Вижу Сибирь!

На сибирском берегу к встрече чужестранцев готовились загодя. Главный медведь вызвал барсука и сказал:

— Вот что, Петя. Ты у нас художник, талант. Давай-ка, со чини какой-нибудь плакат, чтоб душевно гостей поприветствовать. Ну, не мне тебя учить.

Барсук достал пенсне из кармана кожаного фартука, подышал на стеклышки, протер их, но пенсне нацеплять раздумал. Чего доброго, упадет в траву, потом век не сыщешь, — и важно сказал:

— Сообразим.

Соображал барсук долго — три дня и три ночи — но ничего умного в голову не приходило. Кстати, голова у него так разболелась. что от маленького треска или шороха раскалывала^ на части. Барсук, тяжело сопя, собирал осколки головы, склеивал их смолой, а сверху присыпал порошком аспирина. Мучился барсук, мучился, и, наконец, сочинил плакат:

Барсук принес его к Главному медведю. Тот долго — три часа и три минуты — рассматривал плакат. Затем строго спросил: — Как понимать прикажешь?

— Тут и понимать нечего — все ясно.

— Объясни, будь ласков, слово «гавриков».

— Ну, это такие смышленые, неунывающие экземпляры.

— Экземпляры чего?

— Зверей, конечно. Не людей же.

— Выходит, я экземпляр?

— Не нравится — поищите другого. Плакаты не моя специальность. Моя — предупреждения. Например: «Асторожно: звериная узкая тропа», «Не хадите в лес — вас там никто не ждет», или «Жиру накапил — в капкан угодил».

— Не акай тут, не акай — на-да-ел! Пошел вон!

Главный медведь обхватил голову лапами и, постанывая, по кряхтывая, опустился на пенек. «Ой, тяжко мне, ой, тошно мне! Не хочу быть главным, позарез не хочу! За всех думай, за всех отвечай — даже вот плакаты сочиняй! Когда это кончится? О, господи, как хорошо быть простым, рядовым медведем, малину собирать, медком баловаться, пораньше в берлогу забраться! Есть же счастливые медведи!» Главный медведь потряс головой, прогоняя горькие думы, уставился на плакат, оставленный барсуком. Потом достал из-за уха огрызок химического карандаша и, старательно прикусив язык, написал новый плакат: «Гостям из далекой Африки — привет от тайги и ее обитателей!» Написал, утер пот со лба, высморкался и только собрался выкурить в холодке трубку, появилась сорока, летавшая на разведку в океан.