Туве Янссон - Зима Муми-тролля

— Ты уверен? — изумился Хемуль.

— Уж поверь мне, — сказал Муми-тролль. — Останься с нами, дружище. Я, кстати, решил всё-таки научиться кататься…

— Ну ладно, — решил Хемуль. — Раз уж вы так просите…

Этот разговор так утомил Муми-тролля, что он не смог сразу пойти домой. Вместо этого он пошёл к морю и долго бродил там, подальше обходя купальню.

Он бродил, и ему становилось легче. В конце концов он почти развеселился, насвистывал и пинал по берегу ледышку. А потом пошёл снег.

Это был первый снегопад после Нового года, и Муми-тролль очень удивился.

Хлопья снега опускались ему на морду и таяли. Он ловил их лапами, чтобы полюбоваться, он смотрел вверх и видел, как они летят. Их становилось всё больше, и они были мягкие и лёгкие, как пух.

«Вот он откуда берётся! — понял Муми-тролль. — А я-то думал, что снег растёт из-под земли!»

Стало теплее. За снежными хлопьями ничего не было видно, и Муми-тролля вдруг охватил тот же восторг, какой он всегда испытывал весной, шлёпая по прибою. Он сбросил купальный халат и с разбега нырнул в сугроб.

«Зима! — подумал он. — Оказывается, её можно полюбить!»

Малютка Саломея проснулась в сумерках с тоскливым чувством, что уже слишком поздно. И вспомнила про Хемуля.

Она спрыгнула с комода сначала на стул, потом на пол. Гостиная была пуста — все ушли обедать в купальню. Саломея забралась на подоконник и, сдерживая слёзы, бросилась по снежному туннелю наружу.

На улице не было ни луны, ни северного сияния — только снег мёл, летел в лицо, путался в платье и мешал идти. Саломея добрела до Хемулева снежного дома и заглянула внутрь. Там было пусто и темно.

Саломею охватил ужас. Она решила не ждать, пока Хемуль вернётся, а бросилась под снегопад.

Она звала своего обожаемого Хемуля, но это было всё равно что кричать через пуховую подушку. И следы её заметало снегом в мгновение ока.

К вечеру снегопад кончился.

Точно вдруг отодвинули лёгкую занавеску, и снова открылся вид на море — и на тёмно-синюю стену облаков, спрятавшую закат.

Муми-тролль смотрел на приближающуюся бурю. Будто поднялся театральный занавес перед последним актом драмы. Сцена была белой и пустынной до самого горизонта, на берег быстро надвигалась тьма. Никогда не видевший снежной бури Муми-тролль думал, что будет гроза. Он решил не бояться и уже даже приготовился к первому раскату грома.

Но грома не было.

Ни грома, ни молнии.

Вместо этого с вершины одной из прибрежных скал слетел и закружился маленький снежный водоворот.

Ветер тревожно заметался по льду туда-сюда, зашептался в ветвях. Тёмная стена нарастала, порывы ветра становились всё яростнее.

И вдруг точно распахнулась огромная дверь, тьма разинула пасть, и отовсюду полетел мокрый снег.

Он не падал сверху, он стелился по земле, завывал и толкался, как живой.

Муми-тролль закружил на месте, в уши ему набился снег.

Исчезло время, исчез весь мир.

Улетело всё, на что можно было смотреть, к чему можно было прикоснуться. Осталась только заколдованная вьюга, пляшущая, мокрая и тёмная.

Будь рядом кто-то разумный и рассудительный, он бы сказал, что это начинается долгая-предолгая весна.

Но никого разумного на берегу не было — там вообще никого не было, кроме утратившего всякий разум Муми-тролля, который полз на четвереньках против ветра, причём не в ту сторону.

Он полз, полз, и снег запорошил ему глаза и намёл на морде целый сугроб. Муми-тролль всё больше укреплялся во мнении, что зима выдумала это всё нарочно, чтобы сломать его, доказать, что он ни на что не годится.

Сначала поманила прекрасной занавеской из снежных хлопьев, а потом швырнула весь этот ураган прямо ему в нос. И как раз когда он её почти полюбил!

Муми-тролль вдруг разозлился.

Он поднялся и попробовал кричать на ураган. Он колотил снег лапами и тихонько хныкал — его ведь всё равно никто не слышал.

А потом он устал.

Муми-тролль повернулся к вьюге спиной и перестал сопротивляться.

И тут он почувствовал, что ветер тёплый. Ветер легонько подталкивал его через снегопад, и от этого Муми-троллю казалось, что он летит.

«Я ветер, я воздух, я сам — частичка вьюги», — подумал Муми-тролль и отдался на милость ветра. Это было почти как летом. Сначала борешься с волнами, а потом тебя с брызгами прибивает к берегу, и плывёшь как пробка в радужной пене, и как раз в нужный момент оказываешься на песке, радуясь своему спасению.

Муми-тролль раскинул лапы и полетел.

«Пугай сколько хочешь, — подумал он с восторгом. — Теперь я всё про тебя понял. Ты не хуже всего остального, если познакомиться с тобой поближе. Больше ты меня не обманешь».

И зима снова заплясала с ним вдоль берега, пока он не ткнулся мордой в заснеженные мостки и не заметил тёплый свет, идущий от окна купальни.

— Вот это да, я спасся, — удивился Муми-тролль. — Жаль, что всё страшное заканчивается, как раз когда перестаёшь бояться и начинаешь получать удовольствие.

Дверь открылась, тёплый пар вырвался изнутри навстречу вьюге, и Муми-тролль разглядел сквозь туман, что купальня полна народу.

— Один нашёлся! — закричал кто-то.

— А кто второй? — спросил Муми-тролль, протирая от снега глаза.

— Малютка Саломея потерялась в буране, — серьёзно проговорила Туу-тикки.

По воздуху проплыл стакан горячего сока.

— Спасибо, — сказал Муми-тролль невидимой бурозубке. — Саломея ведь никогда даже из дому не выходила?

— Мы сами ничего не понимаем, — сказал старший хомса. — Но бесполезно искать её, пока вьюга не кончится. Она может быть где угодно, и её, наверное, замело снегом.

— А Хемуль где? — спросил Муми-тролль.

— Он как раз отправился на поиски, — сказала Туу-тикки и добавила с ухмылкой: — Вы, значит, всё-таки побеседовали про Одинокие горы.

— Да, и что? — взвился Муми-тролль.

Туу-тикки ухмыльнулась ещё шире:

— Уж ты умеешь уговаривать, — заметила она. — Хемуль нам рассказал, что склоны в Одиноких горах никуда не годятся. Был страшно рад, что мы его так любим.

— Но я хотел… — начал было Муми-тролль.

— Успокойся, — махнула рукой Туу-тикки. — Сдаётся мне, скоро мы все полюбим Хемуля.

Хемуль, возможно, не улавливал тонкостей и не прислушивался к чужому мнению, но нюх у него был лучше, чем у пёсика Хухрика. (К тому же у Хухрика нюх притупился от длительных размышлений.)