Туве Янссон - Опасное лето

— Эмма, дорогая, — умоляюще обратилась к ней Муми-мама. — Это платье слишком тесное… оно постоянно расстёгивается на спине.

— Запомни, — процедила Эмма, зажав в зубах английские булавки, — когда выходишь на сцену и говоришь, что твой сын враньём отравил свою душу, главное — не улыбаться!

— Хорошо-хорошо! Обещаю, я постараюсь быть грустной, — сказала Муми-мама.

Миса повторяла слова. Вдруг она отбросила листок в сторону и закричала:

— Эта роль слишком легкомысленная! Она мне вообще не подходит!

— Тихо, Миса! — строго сказала Эмма. — Мы начинаем. Осветители готовы?

Хомса включил жёлтую лампу.

— Красную, красную! — завопила Мюмлина дочь. — Мой выход на красную! Почему он всё время включает не тот свет?

— В театре так всегда, — спокойно сказала Эмма. — Вы готовы?

— Я забыл свою роль, — в ужасе пробормотал Муми-папа. — Я не могу вспомнить ни строчки!

Эмма похлопала его по плечу.

— Это нормально, — сказала она. — У нас же генеральная репетиция.

Она три раза стукнула об пол, и публика в лодках притихла. Чувствуя, как задрожало от счастья её дряхлое тело, Эмма подняла занавес.

Немногочисленные зрители восхищённо зашептались. Большинство из них были в театре впервые.

Они увидели суровый пейзаж со скалами в красном свете.

Чуть правее зеркального трюмо (задрапированного чёрным покрывалом) сидела дочь Мюмлы в юбке из тюля. Волосы её были собраны в пучок, украшенный бумажными цветами.

С любопытством оглядев зрителей под рампой, она быстро и без всякого смущения начала:

Вдруг из-за кулис пронзительно запричитала Эмма:

Из левой кулисы вышел Муми-папа в мантии, небрежно накинутой на плечо, повернулся к публике и дрожащим голосом продекламировал:

Заметив, что сказал что-то не то, Муми-папа поправился:

Муми-мама осторожно выглянула из-за кулис и прошептала:

— Неужели корону отнимет сестра жены сына!

— Да, да, да, — сказал папа. — Пропустим это.

Он шагнул к дочери Мюмлы, которая пряталась за зеркальным трюмо, и продолжил:

Повисла долгая пауза.

— …рыком луну устрашает! — повторил папа громче.

Ничего не происходило.

Он повернулся влево и спросил:

— Почему не рычит лев?

— Я не могу рычать, пока Хомса не поднял луну, — сказала Эмма.

Из-за кулис выглянул Хомса.

— Миса обещала сделать луну и не сделала, — сказал он.

— Ладно, ладно, — быстро проговорил Муми-папа. — Пусть уже вступает Миса, потому что я всё равно вышел из образа.

Миса медленно выплыла на сцену в платье красного бархата. Она долго стояла неподвижно, прикрыв лапой глаза и прислушиваясь к себе: каково это, быть примадонной. Это было прекрасно.

— Счастье… — шёпотом подсказала Муми-мама, решив, что Миса забыла слова.

— Я держу драматическую паузу! — прошипела Миса. Слегка пошатываясь, она подошла к рампе и простёрла лапы к публике.

Что-то щёлкнуло — в осветительской Хомса включил ветродуй.

— Это что, пылесос? — спросил маленький ёжик.

— Тихо! — шикнула мама-ежиха.

Миса заупокойным голосом провозгласила:

Потом решительно шагнула вперёд, запуталась в бархате и, перекувырнувшись через рампу, свалилась в лодку к ежам.

Зрители встретили её криками «Ура!» и вернули на место.

— Не дрейфь, фрёкен, — сказал престарелый бобёр. — Руби ей голову, и дело с концом!

— Кому? — растерялась Миса.

— Тёте дочери твоего сына, разумеется, — подбодрил её бобёр.

— Они всё не так поняли, — прошептал Муми-папа Муми-маме. — Прошу тебя, выходи поскорее на сцену!

Муми-мама быстро подобрала юбки и предстала перед публикой — с добродушным и слегка застенчивым видом.

— Спрячь же свой лик, о судьба, ибо чёрные вести несу я! — радостно объявила она. — Сын твой предательством цели достиг и враньём отравил свою душу!

— Роковая ночь, роковая ночь, роковая ночь! — причитала Эмма.

Муми-папа с волнением смотрел на Муми-маму.

— Ведите льва, — подсказала она шёпотом.

— Ведите льва, — повторил папа. — Ведите льва, — неуверенно сказал он ещё раз, а потом закричал: — Льва сюда, быстро!

Из-за сцены послышался страшный топот. И наконец появился лев.

Внутри сидели бобры — один управлял передними лапами льва, а другой задними. Публика заголосила от восторга.

Лев помедлил немного, а потом подошёл к рампе, поклонился и разломился на две части.

Зрители захлопали и стали разъезжаться по домам.

— Это не конец! — закричал Муми-папа.

— Дорогой, они вернутся завтра, — сказала Муми-мама. — Эмма говорит, что премьера не будет успешной, если на генеральной репетиции всё прошло гладко.

— О, да? Вот как? — обрадовался папа. — Во всяком случае, они несколько раз смеялись! — довольно добавил он.

А Миса отошла в сторонку, чтобы успокоить своё колотящееся сердце.

— Они мне хлопали! — прошептала она. — О, как я счастлива! Я всегда, всегда буду вот так же счастлива…

На следующее утро разослали вести о представлении. Над бухтой летали самые разные птицы и раскидывали афиши. Яркие, красивые плакаты (нарисованные Хомсой и дочерью Мюмлы), кружась, опускались на лес, на берег и луга, на воду, на крыши домов и сады.

Одна афиша слетела на тюремный двор и упала прямо перед Хемулем, который дремал на солнце, надвинув полицейскую фуражку на нос.

Он сразу почуял, что это секретное послание арестантам, и с замиранием сердца поднял бумажку.

Сейчас в тюрьме сидели целых три узника — Хемуль не видывал столько заключённых с тех самых пор, как выучился на надзирателя. Вот уже почти два года он никого не охранял и поэтому, разумеется, очень дорожил своими подопечными.