Виктория Варгина - Солнечная тропа

Писатель Мойдодыров оглядел мёртвую усадьбу и обратился к Лёньке:

— Сколько здесь таких дворов! Прямо ужас берёт. Не понимаю, как можно жить в такой деревне, которая на глазах рассыпается в прах!

— А вы, Лев Борисович?

— Что я?

— Вы ведь тоже будете тут жить…

— Ну уж нет. Я городской человек и жить тут не буду. На своей даче я буду отдыхать, а это разные вещи. Нет, я, конечно, понимаю этих стариков… С одной стороны понимаю. Воспоминания детства и дальше всё такое же… Но как можно привязывать себя к этим развалинам только потому, что ты здесь родился? Ясно, что эта деревня обречена. Хорошо, если тут будут жить дачники, вот такие, как я. Они ещё смогут что-то сделать. А что сможет, к примеру, твоя бабушка?

Лёнька молчал. Он опять, так же, как и вчера, почувствовал острую обиду. Не на писателя, который, как это ни странно, снова умудрился быть правым. Лёньку обижала сама эта правда, безжалостная и горькая, которой противилось его сердце.

А Лев Борисович уже смотрел в другую сторону, где открывался совсем иной, светлый и жизнерадостный пейзаж. Там, за цветущим лугом, огородившись живым ивовым плетнём, неспешно текла Голубинка, несла вдаль свои невеликие воды — тихая, задумчивая речка.

— Нет, всё-таки красивые места, — заговорил снова Лев Борисович. — Я когда сегодня к речке пришёл, солнце только поднималось. Вот это зрелище! Мне вдруг показалось, что я остался один на всей земле. Понимаешь, никого нет, только я и солнце! Мне даже страшно стало… Ну, потом я, конечно, пришёл в себя, забросил спиннинг. Только мне не повезло. Слушай, а может, здесь вообще рыбы нет, а? Что тебе Акимович говорил?

— Есть тут рыба, — сказал Лёнька. — Плотва, окуни, пескари.

— Ага, я и сам думал, почему ей тут не быть? Вроде самое подходящее место. Просто не повезло, ничего страшного. Хотя, знаешь ли, когда не клюёт, то и рыбачить неинтересно. Я с полчаса так посидел да и задремал. Тут ещё солнышко пригрело… Так что я сегодня спал на свежем воздухе. Ну вот, а это уже мои владения.

Владения писателя Мойдодырова делились на дом с мезонином, отделанный с иголочки, и всё остальное, то есть приусадебный участок, на который по всем флангам победно наступали сорняки.

— Как это всё привести в порядок? — пожаловался Лев Борисович. — С домом было столько мороки, а ещё огород… Ну, ладно, проходи.

Писатель вынул из кармана связку ключей и открыл входную дверь.

— Давай наверх, — велел он, и Лёнька поднялся в знакомую уже комнату.

Со вчерашнего дня комната в мезонине заметно преобразилась. Письменный стол писателя был завален бумагой, книгами и карандашами. Даже на диване лежали бумажные листы. Теперь только кожаное кресло оставалось свободным.

Кроме всего прочего, в комнате появился портрет, который показался Лёньке знакомым. Мальчик стал вспоминать портреты писателей, висевшие в его классе над школьной доской. Но ни один из них не походил на изображение молодого человека с пушистой бородкой и ясным взглядом, курившего длинную трубку.

Хозяин дома перехватил Лёнькин взгляд и широко улыбнулся:

— Что, не узнаёшь?

— Так это вы?! — поразился Лёнька.

Лев Борисович утвердительно кивнул, продолжая улыбаться.

— Это я в литературном институте, двенадцать лет назад. Хорошее было время, — мечтательно проговорил он.

Лёнька во все глаза смотрел на писателя. Он вдруг на самом деле увидел сильное его сходство с портретом. Это сходство проявилось, когда Лев Борисович вспомнил «хорошее время». На какое-то мгновение его лицо словно разгладилось, очистилось от отражавшейся на нём суеты мыслей и желаний. Глаза смотрели спокойно и вдумчиво, и на губах появилась лёгкая, немного застенчивая улыбка…

Однако таким Лев Борисович оставался недолго. Уже через несколько секунд он очнулся от воспоминаний, и к нему вернулось его прежнее лицо.

— Да, брат, что значит молодость! Кажется, что ты всегда будешь и красивым, и сильным, и талантливым… У тебя это ещё впереди. А у меня уже в прошлом. Зато в настоящем — лысина, одышка и череда несбывшихся надежд.

Лёнька сделал вывод, что писатель досадует на эти двенадцать лет, так сильно изменивших его. Впрочем, и досада Мойдодырова была недолгой.

— И всё-таки некоторые мечты сбываются.

Лев Борисович собрал с дивана листы и, глядя на них, пояснил:

— Например, я мечтал стать писателем. И стал, как видишь, хотя это было нелегко.

— Лев Борисович, а где же ваше дело? — поинтересовался Лёнька. Он уже осмотрел комнату Мойдодырова и не увидел ничего, что требовало бы его помощи.

Лев Борисович аккуратно пролистал свою рукопись.

— Да вот же, у меня в руках.

Лёнька вытянул шею:

— Это что?

— Это сказка, которую я сегодня написал. Я же тебе говорил, как это случилось. Наступила такая чудесная деревенская ночь! Я раньше ничего подобного не видел, разве что читал об этом. Но читать одно, а самому увидеть — совсем другое. Верно?

— Верно! — воскликнул Лёнька, заражаясь восторгом писателя. — А вы лягушек слыхали? Их тут должно быть здорово слышно!

— Ещё как слыхал! — обрадовался Лев Борисович. — Я всё думал, где это они так орут? Неужели на речке?

— Да нет, это у Акимыча в саду пруд есть. Там они и живут.

— Вот чудеса! — не мог успокоиться писатель. — Значит, это в пруду? Постой, а зачем ему в саду пруд?

— Для красоты!

— Гм, вот чудной старик… Так это они всю ночь горланят у него под ухом?

— Ну да… А вам разве не понравилось?

— Как бы тебе сказать, — озадачился писатель. — Сначала, конечно, понравилось, и я с интересом послушал. Но понимаешь, послушал полчаса. А Фёдор Акимович слушает это каждую ночь. Тебе не кажется это странным?

— Не кажется, — набычился Лёнька. — Что тут странного, что лягушки поют?

Писатель Мойдодыров вздохнул.

— Ну, хорошо, пускай не странно. Пускай это самая естественная вещь на свете. Но видишь ли, вот мне, например, чтобы работать творчески, нужна тишина. То есть абсолютная тишина. И я был вынужден закрыть окно. Ещё и комары налетели, проклятые…

Последнее воспоминание расстроило Мойдодырова, и он обиженно замолчал, а Лёнька подумал, что нелегко им будет путешествовать вдвоём.

Тем временем Лев Борисович снова обратил внимание на исписанные листы и взбодрился.

— Лёня, — примирительно сказал он, — мы с тобой отвлеклись немного, а ведь у меня к тебе в самом деле большая просьба. Я, как видишь, сочинил сказку и хотел бы услышать твоё мнение.

— А зачем? — не понял Лёнька.

— Объясняю. Мне эту мысль вчера подсказал Фёдор Акимович. То есть сначала читать написанное детям, а потом уже печатать. А вдруг им что-то не понравится, что-то нужно переделать? По-моему, это полезно.

— Значит, если мне не понравится, вы будете переделывать? — недоверчиво спросил Лёнька.