Виктория Варгина - Солнечная тропа

— Про домового? — обрадовался было Панамка.

— Ну-ну, интересно, — прислушался Пила.

— Он написал, что домовой жил сначала в бедном доме, а потом убежал в богатый. Богатый дом ему так понравился, что он решил сам в нём жить, а хозяев выгнать. И начал их по ночам душить…

На этом Лёнька остановился, дальше он не знал. А кроме того, ему было стыдно за бессовестное враньё Мойдодырова.

В горнице повисло тяжёлое молчание.

— Душить, значит, — наконец промолвил Толмач и хмуро обвёл взглядом прочих домовых. — Чем же мы ему не угодили, братцы?

— Он вообще такой! — внезапно рассердился Лёнька, вспомнив другие грехи Мойдодырова. — Говорит, что Пески скоро умрут, если только дачники сюда не приедут!..

— Вот бумажная душа, — выругался Пила. — Сам отродясь лопаты в руках не держал, а собирается Пески спасать!

— А он рабочих в огород привезёт, а сам сверху командовать будет, — предположил Кадило. — Из мезонина.

— Да какой же он писатель? — возмущался Панамка. — Врун он и лодырь. Вот бы кого душить!

У Кадила заблестели глаза.

— Слушайте! Если этот Мойдодыров про нас целую сказку написал, давайте и мы отблагодарим его по-свойски!

— А как? — насторожился Пила.

— Не пугайся, душить не станем. А так, покуралесим, маленько поучим. Чтобы знал, о чём пишет.

Кадило уже завёлся, он готов был сию минуту отправиться к писателю и лишь ожидал поддержки.

— Ну, чего вы? Такая идея, эх!.. Что мы здесь все ночи напролёт торчим? Толмач, скажи…

Толмач колебался. Как всегда, принимая важное решение, он обдумывал все стороны дела.

— А ты не переборщишь? — спросил он у Кадила. — Ведь ты удержу ни в чём не знаешь. Перегнёшь палку, а этот писака потом всю жизнь будет трезвонить, что мы людям заклятые враги.

— Не будет он трезвонить! — кипятился Кадило. — Наоборот, слова больше про домовых не скажет!

— Хлопотун бы против был, — вслух размышлял Толмач, но Кадилу такой аргумент лишь разозлил.

— Хлопотун сам неизвестно где шатается и никого не спрашивает! Ну, Толмач, говори!

— Ладно, ступай, — с неохотой согласился тот. — Но смотри!..

Кадило проворно вскочил с места.

— Ну, кто со мной пойдёт?

— Я пойду! — вызвался Панамка.

— А ещё? Толмач, ты же не против?

— Я проучивать никого не стану, — внушительно ответил Толмач, и Кадило сразу переключился на Пилу:

— Пила, а Пила, Запечный, идём с нами! Знаешь, как весело будет?

— Вот где у меня твоё веселье! — Пила выразительно похлопал себя по лохматой шее. На прозвище Запечный он никак не отреагировал и был заметно рад отомстить Кадилу за его колючие шутки.

— Ах, вот ты как, — сквозь зубы ответил уязвлённый Кадило. — Ну, как знаешь.

Он посмотрел в сторону Выжитня, который, как и всегда, безмолвствовал, и заключил:

— Ладно, остальных приглашать не будем. Остальные у нас вообще вместо мебели. Лёнька, ну ты-то хоть меня не бросишь?

— Я? — растерялся Лёнька, совершенно забытый всеми во время Кадилиных сборов.

— Конечно, ты! Или ты с Мойдодыровым согласен?

— Оставь его, — неожиданно посоветовал Кадилу Выжитень. — Ты и так справишься.

— Нет, я пойду, — вдруг с решительностью сказал Лёнька и встал рядом с Кадилом. Старый Толмач только покачал головой.

…Примерно в это же время писатель Мойдодыров сидел за столом в своей комнате. Он основательно отдохнул днём, намереваясь ночью поработать. В этот вечер Лев Борисович предусмотрительно закрыл окно, и теперь его никто не тревожил. В доме с мезонином было очень тихо.

Лев Борисович взял чистый лист бумаги, сосредоточился и написал сверху крупными буквами: «Кикимора-бражница». После этого он чуток понежился в лихорадочно-сладком творческом волнении, судорожно вздохнул и вывел первую фразу: «Не верьте тому, кто говорит, что кикиморы не живут на свете».

Тут в окно писателя что-то стукнуло снаружи. Лев Борисович вздрогнул и поднял голову. Увиденное изумило его. За окном на толстой вишнёвой ветке сидел Лёнька и как ни в чём не бывало улыбался писателю.

Лев Борисович открыл окно.

— Ты? Ты чего здесь?

— Я к вам в гости, можно?

Писатель Мойдодыров оторопело смотрел на Лёньку.

— Лев Борисович, вы ведь сами приглашали, — напомнил тот.

— Я? Да, конечно… Но почему ночью? Где твоя бабушка?

— Спит! — легкомысленно ответил Лёнька. — А она мне разрешает по ночам гулять.

— Деревенское воспитание, — проворчал Лев Борисович. — Ну что ж, заходи. Стой, а как же ты зайдёшь?

— А вы мне дайте руку, — попросил Лёнька, — я влезу в окно.

— Бог мой, чем приходится заниматься, — роптал Лев Борисович, помогая Лёньке забраться на подоконник. — Как ты вообще влез на это дерево? Не проще ли было постучаться внизу?

— А я люблю по деревьям лазить, могу на любое дерево влезть, — небрежно сказал Лёнька, спрыгивая с подоконника на пол.

— Угу, — кивнул писатель. — Ну а теперь, будь любезен, объясни, с какой целью ты пожаловал ко мне в такое время.

— Знаете, Лев Борисович, я сегодня был неправ, когда сказал, что у вас сказка плохая. Я потом думал-думал и понял, что она хорошая.

— Да-а? — писатель опустился в кресло. — Приятно это слышать. Даже не ожидал. И ты пришёл, чтобы мне об этом сказать?

— Ну да.

— Замечательно, — резюмировал Лев Борисович. — Я тебя понимаю. И очень ценю твой поступок. Хочешь, я принесу тебе конфет?

Лёнька поморщился:

— Не надо конфет, Лев Борисович, вы лучше дочитайте мне свою сказку.

— Сказку? Сейчас?

— А что?

— Ну, хорошо. Если моя сказка для тебя дороже конфет, дочитаю. Надеюсь, ты не станешь больше упрекать меня в наговорах?

— Не стану, — пообещал Лёнька.

— И утверждать, что домовые существуют взаправду?

— Нет, — Лёнька отвёл глаза в сторону. — Вы читайте, я буду молча слушать.

— Вот и отлично.

Писатель Мойдодыров порыскал в своих бумажных джунглях и нашёл давешнюю рукопись. Тут взгляд его нечаянно упал на лист с заглавием «Кикимора-бражница», и писатель отвлёкся.

— А я, Лёня, ещё одну сказку задумал. Там уже другой главный герой — кикимора. А домового уже нет. А может, ещё и будет, кто его знает. Я когда начинаю писать, совершенно не представляю, что у меня получится.

— Кикимора тоже будет злая? — полюбопытствовал Лёнька.

— Как ей и положено! И кроме того — бражница.

— Ладно, — Лёнька махнул рукой. — Читайте про домового, Лев Борисович.

— Тебе сначала?

— Нет, с того места, как он решил хозяев извести.

— Ну, слушай.

Лев Борисович откинулся в кресле, рождающем умные мысли, и принялся читать:

— Вскоре задумал домовой своих хозяев из дому выжить и самому в нём остаться. Стал он по ночам хозяев пугать. То начнет выть, то мяукать, как кошка, то по чердаку…

Писатель не успел закончить эту фразу, как внизу неожиданно и громко хлопнула дверь.