Иштван Фекете - Келе

Аист долго хранил молчание, а затем осуждающе посмотрел на Мишку.

— Нехорошо так поступать, Мишка, и Закон…

— Заруби себе на носу, Длинноногий, что я сам устанавливаю для себя законы! Главное, что мне хорошо, не говоря уж о том, что Копытко от злости даже к овсу не притрагивается.

Ослик осторожно огляделся по сторонам: — Берти не видно, — сказал он. — Берегись, Вахур, как бы мне не наступить на тебя ненароком!

Эту забаву придумал тоже Мишка. Он рассказал приятелям, что произошло на базаре, и утверждал при этом, будто бы ему ничего не стоит раздавить любую собаку, когда захочется.

— А ну-ка, попробуй! — задорно отозвалась собака, и началась игра, судьей в которой выступал Келе. То Мишка переходил в наступление, то Вахур. Собака с притворной яростью ворчала, набрасывалась на ослика, который отбивался всёми четырьмя ногами, крутился на месте, отскакивал в сторону, и под конец все решили, что не так-то просто справиться с Вахур, хотя она и схлопотала несколько увесистых пинков.

Но игра пришлась им по душе, и они повторяли ее изо дня в день, когда Смородина уезжал на базар, а Берти был занят делами по дому.

Вот и сейчас друзья решили позабавиться. Келе, проникнутый важностью своей роли, стоял у стога, а Вахур осторожно ухватила Мишку за ногу; ослик ловко вывернулся, и было ясно, что Вахур опоздала, и ослик мог бы хорошенько лягнуть ее. Теперь собака носилась вокруг Мишки, а тот вертелся волчком, затем высоко подпрыгнул на всех четырех ногах, а когда опять встал за землю, в глазах его отразилось отчаяние и даже ужас.

Вахур растерялась от неожиданности, и Келе тоже перепугался. Аист посмотрел вверх, но со стороны воздуха никакой опасности не обнаружил; он окинул взглядом весь двор, но и тут ничего необычного не увидел, вот только Берти стоял в дверях кухни, стоял, как громом пораженный… А во взгляде его застыл беспощадный гнев.

Трудно было сказать, с каких пор он наблюдает за игрой.

Келе несколько успокоился, вспомнив мишкины слова: когда человек смотрит на него, он, Мишка, сразу больным делается. Ну, а сейчас человек как раз смотрел на ослика.

Однако Вахур лучше изучила Берти, уж она-то знала, что этот взгляд не предвещает ничего хорошего. Поджав хвост, она попятилась к сараю, стараясь не попадаться человеку на глаза. Келе невольно последовал ее примеру; теперь он почувствовал, что от человека волнами исходит недоброжелательство. Один только Мишка остался стоять у стога, да и то ненадолго. Когда Берти вынес из хлева кнут, он испуганно заморгал глазами, но все же высоко поднял забинтованную ногу и с выражением глубокой печали уставился на Берти.

— Болит, — говорил его взгляд. — Сейчас, правда, стало полегче, но все равно болит…

Берти подошел к ослику вплотную.

— Ах, ты, негодник! Ах, ты, скотина неблагодарная! — Берти больше не в силах был сдерживать свой гнев. — Как же ты посмел меня так обмануть!.. — Хлоп-хлоп, сыпались один за другим удары кнута. — А я-то из-за тебя и сам иной раз шел на грех, чтобы стянуть тебе лакомый кусочек! — Удар кнутовищем. — Ах, бесстыжие твои глаза!

Мишка, понурившись, какое-то время стойко переносил удары, затем побрел к сараю, откуда оба его приятеля, перепуганные насмерть, наблюдали за этой сценой, но вдруг, позабыв о хвори, о хромоте, ослик подскочил и побежал вдоль двора с резвостью, которая сделала бы честь и заправскому скакуну. Берти, работая кнутом, не отставал от него. Гневные окрики его оглашали двор, утки разбежались врассыпную, куры, обсевшие забор, затихли с перепугу, у Вахур дрожала каждая жилка, она судорожно думала, что бы ей предпринять, — и тут в ворота завернул Копытко, своей неизменно изящной, горделивой рысцой.

Янош Смородина, остолбенев от изумления, смотрел на разбушевавшегося Берти и резво скачущего Мишку, Копытко же разразился саркастическим хохотом.

— Ха-ха-ха… мой отец уж на что скакун был, но и ему бы за Мишкой не угнаться… А говорит, нога больная… ха-ха-ха…

Теперь и Смородина смотрел на запыхавшегося Берти, покатываясь со смеху.

— Что, брат, надул он тебя?

— Надул, прохвост этакий! Отродясь такого плута не видывал! Сами посудите, дядя Янош: утром он у нас — хромой-болезный, я с ним няньчусь, ногу перевязываю, хлебом потчую окаянного, а тут выглянул во двор, и, думаю, не иначе я с ума спятил. Смотрю, глазам своим не верю и только и говорю себе: уж не рехнулся ли ты, Берти? Резвится, играет с собакой, такие фокусы откалывает, что твой конь в цирке… а потом, как меня заприметил, так опять стал тише воды, ниже травы… Каков негодяй?

— Осел — скотина умная, — согласился Смородина, — неохота ему по грязи шлепать и на морозе стынуть не нравится, да только кому нравится? Ну, веди лошадь на место.

А в полумраке сарая три друга никак не могли оправиться от пережитого страха. Наконец первым шевельнулся Келе.

— Закон…

— Может, ты и прав, — Мишка тяжело плюхнулся на сено. — Но что было, то прошло. А я по крайней мере отдохнул и отлежался как следует.

Ночь казалась густой и плотной от ничем не нарушаемой тишины. К рассвету туман тяжелыми клубами опустился на дома, осел на крышах, и с навесов кое-где закапала капель. Аист в сарае беспокойно переступал с ноги на ногу на своей жердине. Мишка смотрел, смотрел на него, затем и сам нетерпеливо шевельнулся.

— Что-то у меня уши зачесались, не иначе как к перемене погоды.

Через какое-то время хлопнула кухонная дверь.

— Мишка! Ми-ишка!..

Ослик тотчас встал и медленно побрел к выходу. В дверях непробиваемой стеной ему преградил дорогу туман. Невыспавшийся ослик раздраженно махнул хвостом.

— Видишь, Келе, таков закон человека. Поверь мне, что мой закон — много лучше… — И с тем пропал в тумане.

Мгла постепенно рассеивалась.

Янош Смородина насыпал корма птице, но куда падали зерна — нельзя было разглядеть. Куры вслепую отыскивали кукурузу, а утки от превеликого усердия натыкались друг на дружку.

Где-то в вышине, поверх непроглядной завесы тумана каркали грачи. В закуте подпрыгивал поросенок Чав, будто его щекотали. А Вахур, задрав голову, прислушивалась к карканью черного народа Торо.

— Ка-арр… — раздавалось непрестанно, — кар-р… кар-р… идет-гудет, близится-надвигается белый покров, ясный и прекрасный, мягкий и колючий… кар-р… кар-р… кар-р…

Вахур потянула носом воздух, но ничего не учуяла и отправилась в сарай к своему приятелю аисту.

— Ты ничего не чуешь, Длинноногий?

— Чую… И крыло зудит в том месте, где болело.

— Ты ведь еще не знаешь, что это такое — белый покров. Берти называет это «снег»…