Иштван Фекете - Келе

— Скакун! — глаза коня заблестели от похвалы.

— Верно, скакун!.. Ну, ладно, возвращайтесь поскорее, а я стану поджидать вас.

Польщенный Копытко заиграл крупом.

— Ты даже не представляешь, Вахур, до чего приятно мне это слышать! Обрати внимание, как мы будем выезжать со двора.

— Тошно слушать, как они лижутся друг с другом! — Мишка раздраженно махнул хвостом, но тут все взгляды обратились к двери, потому что на пороге появился Берти — в новом пальто.

Берти принес завернутый в бумагу корм для Келе. Оделив аиста, он высыпал перед грачом горсть кукурузы, корове дал сена, а Мишку решил побаловать овсом.

— Какой гостинец тебе привезти, Мишка? — Берти погладил грустно понурившегося ослика. — Приглядывай за порядком, ты тут самый умный…

Мишка вмиг позабыл все свои обиды, но из приличия не стал тотчас тянуться за овсом, чтобы не показаться прожорливым.

— Видали? — горделиво тряхнул он головой, едва Берти успел выйти из хлева. — Видали? И колокольчик не помогает, понапрасну Копытко набивается к Берти в любимцы, Берти только одного меня и признает!

Во дворе опять зазвенел колокольчик, восторженно залаяла собака, сани скользнули по снегу, и Копытко с высоко вздернутой головой, выписав неимоверно красивую дугу, выкатил со двора. Смородина и Берти, приосанившись, откинулись на сиденье; с тихой радостью и умиротворением взирали они вдаль, на стелющуюся меж двух рядов тополей дорогу, несущую новый день. На колени они для тепла набросили попону, у Смородины из драных сапог проглядывали чистые портянки, намотанные по торжественному случаю покупки обновы; шапка у Берти точно отболела какой хворью, от которой у нее вылезла половина меха. Но упряжь сверкает, на Копытке шерсть лоснится, конь гарцует, словно за ним следит множество глаз. Снежные поля искрятся под лучами солнца, воздух потеплел, и у людей на душе стало теплее, а еще больше подогревает их настроение предвкушения новых радостей, и кажется, будто звон колокольчика соскользнул на снег и теперь проказливо бежит рядом с санями, и смеется-заливается…

— Хорош денек! — говорит Берти.

— Хорош! — кивает Смородина.

Этим все сказано, и дальше друзья молчат всю дорогу.

Смородина стоял на базаре у ларька сапожника и, удовлетворенно улыбаясь, попыхивал трубкой. На ногах у него красовались новые сапоги.

— Иди-ка сюда, Берти! Взгляни, как меня опять облапошили…

Ответом на эти слова был веселый взрыв смеха.

Однако Берти не поддался общему веселью. Укрыв попоной Копытка, он церемонно, за руку поздоровался с сапожных дел мастером и его женой. Сейчас Берти было не до шуток, он сознавал всю ответственность момента. Янош Смородина выставил ногу вперед, а Берти, с важным видом подперев ладонью подбородок, сперва бросил взгляд на обнову сверху. Затем оглядел сапоги со всех сторон, а после наклонился и пощупал кожу.

— На мозоли не давят? — поднял он глаза на Смородину.

— Нет, будто их и вовсе не бывало.

— Так я и думал. Что ж, работа ладная, — и Берти с глубочайшим почтением перевел взгляд на сапожника. — Недаром говорится, дело мастера боится.

Глаза сапожника заблестели от похвалы, жена его заулыбалась, но теперь повеселел и сам Берти.

— Жена, поднеси гостю.

Отвернув пробку у фляжки, Берти сперва принюхался.

— Что твоя тубероза! — одобрительно заметил он. — Ну, ладно, за ваше здоровье! — и Берти отхлебнул большой глоток неимоверно крепкой домашней палинки. — И чтоб сапогам вашим сносу не было, дядя Янош.

Затем хлебнул и Янош Смородина, и сам мастер. Старые, отслужившие свой век сапоги забросили под брезент в сани и после шумных прощаний Смородина и Берти отправились к скорняку.

Здесь Берти повел себя так, словно ему ничего не стоило скупить весь товар в палатке и с места не сходя расплатиться наличными.

— Нам шапку, какую получше! — сказал он хозяину.

— Самую что ни на есть лучшую! — подхватил Смородина, который за время покупки сапог не раз успел приложиться к фляжке с палинкой и сейчас взирал на Берти с такой нежностью, словно на кровное свое детище. Но, собственно говоря, тут и не было натяжки: он действительно любил Берти как родного.

Смородина не торгуясь выложил на стол сполна всю цену, какую хозяин запросил за товар. Но зато и шапка оказалась мягкой как бархат, теплой будто печка и островерхой, что церковная башня. Берти залихватски сдвинул ее на затылок, а старую, облезлую свою шапчонку бросил в сани к сношенным сапогам Смородины.

— Коли хотите, дядя Янош, можем и в обратный путь трогаться.

— Как скажешь, сынок…

Сани летели стрелой. Копытко, будто почуяв настроение седоков, одну за другой обгонял повозки, разъезжающиеся с базара по домам. В такие моменты Берти и Смородина с серьезным видом устремляли взгляд вперед, словно никого вокруг и не замечали, но, обогнав повозку, улыбались, довольные. Под конец уж и обгонять некого стало.

— Не закурить ли нам, Берти… — Смородина извлек из кармана две сигары.

Денек выдался чудесный — под стать их настроению. Смородина, любуясь новыми сапогами, поставил ноги на перекладину саней, на голове у Берти отливала шелковистым ворсом новая меховая шапка, и тополя наклонились вперед, словно и они хотели разглядеть обновки. Сани точно и не по снегу скользили, а плыли, будто лодка, и казалось, что за снежными полями, где-то у горизонта поджидали людей дни, полные радостей.

— Ну, Берти, коли уж мы с тобой раз в кои-то веки загулять решили, заводи песню, да такую, чтоб за душу брала…

Первой насторожила уши Вахур, а там и Агнеш прислушалась и выглянула в окно, стараясь разглядеть, что там, на обсаженной тополями дороге. Обед она стряпать кончила, и можно было бы и отправляться домой, а только ну как оставят ее отобедать, — подумалось ей, — и компания приятная, и свои харчи целы останутся. И Агнеш решила обождать. Время от времени она приоткрывала дверь, прислушиваясь, не звенит ли колокольчик саней. Но звон колокольца она услышала лишь потом, а сперва донеслось разухабистое пение.

«Ночка лунная светла,

Фиалка в поле расцвела,

А за нею лютик тянется…» — самозабвенно выводил Берти.

— Видать, выпили! — понимающе блеснули глаза Агнеш, и она тут же шлепнула на сковороду два здоровенных куска колбасы. В будний день такое роскошество было никак не допустимо, но Агнеш хорошо изучила повадки мужчин.

— Ясное дело, подвыпили! Ишь, как поют-заливаются…

Теперь уже ясно слышалось бренчание колокольчика,

Вахур залилась веселым лаем, а Копытко — точно и не было позади пробежки до города и обратно — великолепным резвым аллюром завернул во двор.

Мужчины, завидев Агнеш, молодцевато выпрямились, а женщина улыбнулась им приветливо.