Иштван Фекете - Келе

— А ну, иди сюда, шельмец ты эдакий…

Напряженные нервы ослика расслабились, приятное чувство разливалось по всему телу; не поднимая головы, он покосился на Берти. Ласковый голос и кнут, — нет, эти понятия не вязались друг с другом.

— Иди сюда, не бойся, не трону я тебя! Вот — смотри!

Мишка деликатно повернул голову и грустно уставился на два больших пучка молодого салата, что протягивал ему Берти.

— Полно дурачиться, Мишка! Не бойся, ушла эта ведьма.

После таких заверений Мишка осторожно принял из рук Берти салат и, вздыхая, стал жевать, словно приговаривая: «Да, Берти, всякого хватает в жизни, хорошего и плохого вперемешку».

— Ну, заходи, пора калитку запирать.

Мишка подождал, пока Берти закроет калитку на задвижку, а потом они вместе пошли к дому, предоставляя

всем обитателям двора полюбоваться на дружную пару. Руки Берти ласково покоилась на шее ослика, и так они и шли, демонстрируя свое полнейшее согласие и любовь.

У Вахур от удивления даже язык вывалился, а Келе изумленно застыл на верхушке поленницы.

Берти потрепал Мишку по шее, почесал за ухом собаку, что ей очень нравилось, и, наказав аисту, чтобы тот как следует сторожил ночью, оставил друзей наедине друг с другом и ночной тишиной.

Ослик с притворным недовольством растянулся в дверях сарая.

— Я не собирался еще уходить с луга, под вечер, как падет роса, трава особенно вкусная… Но Берти уж так зазывал меня, даже салатом приманивал…

— Чудеса да и только! — высунув язык, Вахур тяжело дышала. — Чтоб мне взбеситься на этом месте, если я хоть что-нибудь понимаю.

— Я и не стану понапрасну объяснять тебе, Вахур, — отрезал Мишка и перевел взгляд на аиста, который все еще неподвижно стоял на верху поленницы: уж Келе-то наверняка его понимает.

— Нет, — шевельнулся аист, — да и понимать не желаю. Закон человека больше не нужен мне, этот закон не годится для вольных птиц и зверей. Он хорош только для вас…

Мишка уставился перед собой:

— Ты так говоришь, будто…

— Я говорю так, как оно есть. Мне не за чем понимать тебя, потому что я не собираюсь оставатся с вами, хотя вы и были близки мне и даже мне помогали. Мой закон подсказывает, что Мишку следовало бы наказать, а он вместо этого получил пучок салата. Это все равно как если бы на меня налетел сокол Шуо и вдруг обратился бы в голубя, Бруку. А я, по-твоему, должен угадывать, когда голубь может обратиться соколом, чтобы знать, кого из них остерегаться, кто из них — неминучая гибель, а кто не опасен?! Мой закон прост, потому что он неизменен, потому что он — в нас самих…

— Я надеялся, Келе, что ты меня понимаешь, — взмахнул хвостом Мишка.

— Сказано тебе, что я и не желаю понимать. Ты прикрываешься этим законом как хочешь, но он все равно не становится понятнее и яснее. Все равно, придерживаешься ты его или нет, закон этот может оказаться хорошим, а может обернуться и плохим. Нет, Мишка, и не объясняй, не интересует это меня, не стану тебя и слушать.

Вахур переводила взгляд с Келе на Мишку. Собака чувствовала себя неважно, но не решалась сказать об этом, потому что Мишка был раздражен, да и Келе держался враждебно. По существу Вахур думала так же, как Келе, а поступала частенько, как Мишка… Но сейчас собаку мучили, заставляя вздрагивать, боли в животе. Когда терпеть стало уже невмоготу, она тяжело поднялась.

— Я чувствую, что…

— Лучше бы ты помолчала, Вахур, — перебил собаку Мишка, — тебе объясняй, не объясняй, все равно не поймешь.

— Да мне это и не интересно, Мишка, — собака ответила ослику грустным взглядом и побрела к соломенному стогу.

— Ну что ж, Вахур ушла, и это к лучшему. — Ослик сердито поднялся. — А теперь выслушай меня, Келе…

Аист, запрокинув голову, звонким клекотом заглушил его слова.

— Ладно, хватит, — Мишка нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Мог бы и отложить свои песни до другого раза. Итак…

Аист распростер крылья, подпрыгнул раз-другой и мягко распластался на волне вечернего ветерка. Сделав плавный полукруг, он опустился на крышу возле печной трубы. На то самое место, где он, охваченный жаром, ждал смерти и с надеждой выслушивал советы Уха, где он впервые осознал, что для него отрезаны пути, ведущие к далекому югу. Аист и взглядом не удостоил Мишку, который, прижав уши, в сердцах хлестнул себя по боку хвостом; оскалив крупные желтые зубы, ослик издал такой истошный вопль, что воробьи с перепугу чуть не попадали из гнезд. Затем он оглянулся по сторонам, ища, на ком бы сорвать злость, но, так и не найдя никого подходящего, сердито пнул копытом дверь и плюхнулся в сарае подле охапки сена.

Это был последний звук, нарушивший тишину двора; теперь только ветерок осторожно поглаживал крыши построек да кваканье сотен лягушек колыбельной песней плыло над округой, пока не выпала ночная роса, расстроив струны этого многочисленного оркестра.

Келе, прикрыв глаза, недвижно стоял у трубы; его окружали ночная тишина и звезды, аист был очень одинок и все же точно и безошибочно чувствовал, что теперь он опять вместе со своими сородичами. Окрепшие крылья вновь вернули ему свободу, собственное гнездо, будущих птенцов, взлет под облака, долгие странствия, дальние края, — полноценную, вольную жизнь.

Этой ночью собака в стонах и муках произвела на свет своих первых детенышей. Их было четверо. Едва отпустили боли и миновали страдания, как все существо собаки заполнили материнская любовь, настороженная боязнь за своих детенышей и готовность защищать их до последнего вздоха. Она сгребла слепых, голых щенят под себя, и маленькие, беспомощные уродцы копошились до тех пор, пока каждый из них не добрался до материнского молока. Мать какое-то время вылизывала их, а затем, устало склонив голову, заснула.

Утром, за завтраком Берти смутно почувствовал, что ему чего-то не хватает. Ломтик за ломтиком он отрезал сало и клал на хлеб; жевал, задумчиво уставившись перед собой, а когда сало подошло к концу и от него осталась только кожица — привычное лакомство Вахур, тут-то Берти и смекнул, в чем дело.

— Батюшки, да где же это собака запропастилась!

Выйдя на порог, Берти свистнул, позвал собаку — никакого результата. Тогда он направился к соломенному стогу и, став против глубокой, темной норы, опять позвал:

— Жучка!

Ни звука в ответ. Берти нагнулся и только было собрался раздвинуть солому, как оттуда послышалось грозное собачье рычанье.

— Ах ты, нечистая сила!.. — Берти испуганно отдернул руку. — С тебя станется укусить хозяина?.. — и раздосадованный ушел в дом. Однако, поостыв, он вынужден был признать, что в таких обстоятельствах даже собаки редко ведут себя дружелюбно, и, возвратясь к стогу, бросил в нору кожицу от сала; однако собака и на это не сочла нужным ответить.