Верена Райнхардт - Фридрих Львиный Зев верхом на шмеле

На нее посыпалась земля и вместе с грунтом упало что-то очень большое и плоское. Только через некоторое время удалось убрать эту загадочную вещь с дороги: в мерцающем свете фонарей выяснилось, что это дверь, и даже довольно красивая. Когда-то она была медной, а теперь — вся в зеленых окислах. Большое кольцо посередине украшал орнамент из переплетенной винной лозы.

— Ну да, это уже не особо допотопная вещь, — сказал Оскар, ощупав дверь. — Мы семимильными шагами приближаемся к современной архитектуре!

— Приятно слышать, — сказала Молеправительница. — А прикинуть, сколько еще осталось, не можешь?

Оскар замер, прислушиваясь к звукам сверху. И действительно, теперь, когда экскавационная машина не работала, Фридрих тоже различил очень тихое прекрасное пение над ними, прерываемое громкими ударами металла по металлу, напомнившими ему Молотобой.

— Можем успеть, — наконец сказал Оскар. — Не больше и не меньше.

— Тогда продолжаем! — Молеправительница поплевала на ладони и принялась за дело, остальные со вздохом последовали ее примеру.

Так прошел третий день и началась третья ночь. Фридрих смог только беспокойно подремать и проснулся на следующий день как в трансе. Часы смешивались в какую-то кашу, он перестал их считать, а когда настало время снова упасть и поспать, он даже не обрадовался.

— Осталось полтора дня, — объявил Тальпа на следующее утро. — Завтра к вечеру опера закончится. До этого времени мы должны оказаться во дворце и, надеюсь, схватить ничего не подозревающую Офрис.

— Жду не дождусь, — прорычала Молеправительница.

Грюндхильда тихо хихикнула и унесла ведерко с щебнем.

Фридриху уже было все равно, что будет дальше, когда они доберутся до дворца. Главное — он снова увидит солнечный свет. Часы тянулись невозможно долго, работать прекращали только во время пауз, которые Совини делали в опере, да и эти перерывы он по большей части теперь проводил во сне. То, что питаться приходилось одними сухарями с вареньем, тоже настроения не улучшало. Брумзеля от такой еды пока не воротило, но и он радостью не лучился. Соглядатаи почти не разговаривали, перебрасывались только самыми необходимыми фразами — темнота, постоянный шум и тяжелая работа отнимали все силы.

В этот день Фридрих с облегчением лег спать ровно в одиннадцать часов. Завтра все это закончится. Все равно как, главное — завтра это точно останется позади.

Проснулся Фридрих отдохнувшим. Его тело как будто почувствовало, что до поверхности земли уже недалеко. Многие другие соглядатаи тоже повесели от сознания того, что мучения сегодня закончатся и наконец-то что-нибудь произойдет.

— Опера будет продолжаться еще часов до двух, — прикинул Оскар. — До этого времени мы точно справимся. Вы все хорошо поработали. — Он впервые кого-то хвалил, и соглядатаи стали гордо толкать друг друга локтями. А Оскар задумчиво продолжал: — После того как мы проломим пол дворца, помочь я вам больше не смогу: на поверхности я плохо ориентируюсь, потому что ничего не вижу. Обоняние и слух там не очень мне помогают. Так что придется вам обойтись без меня.

— Ты нам очень поможешь, если будешь охранять наш путь отступления, — заметила Молеправительница. — Нам же надо будет как-то выбраться оттуда.

— Будем надеяться, с Офрис в чемодане! — крикнул кто-то сзади.

— В очень маленьком чемоданчике! — подхватил другой.

— Все, хватит! Нельзя терять время! — закричал Тальпа. — За работу!

С каждым унесенным камнем в туннель проникал новый воздух. Это был не свежий воздух, а затхлый, но в нем то и дело чувствовались запахи кожи, дерева, жилых комнат. Оскару пришлось еще дважды воспользоваться стеноколом. Отодвинув последние камни, соглядатаи увидели над собой отблеск дневного света.

Тальпа первым огляделся и вылез наружу.

— Все чисто, — сказал он товарищам внизу вполголоса, но эта предосторожность была излишней: мощные звуки оркестра, пронизанные ударами молотов и совиным пением, проходили сквозь все стены и заглушали все другие звуки. Один за другим соглядатаи вышли на свет.

Только Фридрих стоял, затаив дыхание, рядом с Оскаром. Он вдруг понял, чт о пели Совини. На ярмарке в Ласточкиной Горке без инструментального сопровождения эта вещь очаровывала неземной красотой, а сейчас, на фоне оркестра и ударов молотами о наковальни, она приобрела какой-то дикий оттенок. Фридрих знал, что эта ария — последняя в опере и что времени у них осталось самое большее четверть часа. И несмотря на это, ему было очень тяжело оторваться от музыки.

Оскар рядом с ним наморщил нос.

— Странно как-то. Что это за вещь такая?

— «Победная ария», — ответил Фридрих.

— Это? Глупости, ария же всегда для одного голоса! А тут трое поют, — проворчал Оскар.

Брумзель хихикнул.

— Нет, это «Победная ария», совершенно точно. Я думаю, Ангостуре легче убедить всех и вся в том, что ария исполняется на три голоса, чем запретить двум сестрам Совини петь эту вещь. Фридрих, пойдем!

— В какой части дворца мы находимся? — поинтересовался Фридрих.

— В дальнем забытом углу, — радостно ответил Брумзель. — Это старый коридор. Самый быстрый путь наверх — через оружейную палату. За мной! — последнее относилось ко всем соглядатаям.

— Прощай, Оскар! — крикнула Молеправительница в дыру. — Страхуй нам путь к отступлению!

Оскар глухо что-то ответил, но слов Фридрих уже не расслышал. Они наконец добрались до дворца. Здесь всё началось, здесь же всё и закончится, а потом… Да, а что потом? Думать об этом ему не хотелось.

Мимо, визжа от радости, просеменили Феликс и Стрелла. Кальссон радостно чертыхался себе под нос. Все словно обезумели от капельки света, проникавшей сюда через зарешеченные световые шахты в стенах.

— Сюда, сюда! — закричал Брумзель, пытаясь собрать всех соглядатаев. Он вытащил из щели между кирпичами маленький ключик — на меры безопасности здесь, во дворце, видимо, не очень-то обращали внимание — и осторожно отпер маленькую обитую железом дверцу. Она со скрипом отворилась, кожей и деревом запахло сильнее. Примешивался еще аромат машинного масла — может, им смазывали сочленения рыцарских доспехов? Брумзель взял у Фридриха фонарь и двинулся вперед, в темноту. Потом вдруг на соглядатаев полился холодный дневной свет: Брумзель отодвинул тяжелые бархатные занавеси с окон оружейной палаты, и теперь все могли лицезреть свидетельства славной истории Южной Стороны.

Впрочем, «оружейная палата» — не совсем точное название, потому что это помещение было размером со спортивный зал; с арсеналом в приграничной крепости не сравнить. В лучах света, падавших внутрь, танцевали пылинки. Все стены были увешаны булавами, кистенями, алебардами, мечами и шпагами. Кроме того, тут были небольшие катапульты, пращи, рогатки, несколько мушкетов, щиты, шлемы, копья и кольчуги. Множество рыцарских доспехов просто стояли по углам, как будто для них не нашлось другого места, и, конечно, латы тут были не только для двуногих. Имелся даже доспех для боевого шмеля, со шлемом и забралом. Одна стена была полностью занята элегантными луками и колчанами. Посередине зала стояла большая стеклянная витрина, не запыленная и сияющая чистотой, с золотыми рамками для стекол и — совершенно пустая.