Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

А надо вам сказать, что город этот был столицей того королевства, где Побрякушка появилась на свет, и правила там еще ее матушка, которая с того горестного мига, когда ее дочка превратилась в мартышку по вине злосчастного цветка боярышника, не хотела видеть в своей стране ни мартышек, ни шимпанзе, ни макак, словом, ничего, что напоминало бы ей о скорбном и роковом происшествии. Поэтому на обезьян здесь смотрели как на возмутителей общественного спокойствия, — и как же удивился народ, увидев карточную карету, тележку из раскрашенной соломы и всю остальную небывалую кавалькаду, самую удивительную, какая только появлялась с тех пор, как сказки сказываются и феи на свете живут!

Новость быстро прилетела во дворец. Потрясенная королева решила, что все та же миленькая обезьянка покушается на ее власть. Она немедленно собрала совет и приказала вынести всем нарушителям приговор за оскорбление величества. Чтобы этот случай не прошел незамеченным, а надолго запомнился суровыми мерами и примерным наказанием, в сад послали гвардию с приказом схватить всех обезьян. Тут на деревья набросили огромные сети, и охота закончилась быстро; хотя послу и подобает почтение, в отношении Ширлимырля сие правило было грубо нарушено: его без всяких церемоний бросили на дно погреба, в большую пустую бочку, где он и все его сотоварищи содержались как пленники, вместе с дамами-мартышками и фрейлинами-мартышатами; да и самой Побрякушке тоже пришлось разделить их компанию.

А она-то тайком радовалась переполоху: ведь когда беды превышают меру, на них уже не обращаешь внимания и самую смерть можно почесть за благо. Таково было положение Побрякушки: в сердце образ принца, который презрел ее, а разум содрогается при мысли о противном короле Макаке, чьей женой она вот-вот должна была стать.

Не забудем, что одежды ее были так прелестны, а манеры столь необычны, что схватившие сочли ее великим чудом: но поистине потрясла она всех, когда заговорила, — ведь слух о несравненной Побрякушке дошел и до сих краев. Королева, нашедшая ее и ничего не знавшая о превращении племянницы, часто писала сестре о своей чудесной обезьянке и звала ее приехать посмотреть на диковинного зверька. Однако несчастная королева-мать об этом и слышать не хотела.

Наконец гвардейцы, восхищенные находкой, отнесли Побрякушку в большую галерею. Там ей устроили маленький трон, на который она уселась скорее как государыня, чем как обезьянка-пленница, и когда королева пришла взглянуть на нее, то была так потрясена и милым личиком обезьянки, и ее обильными любезностями, что в ней помимо воли проснулась природная склонность к инфанте.

Она взяла ее на руки. Маленькое создание, движимое чувствами, каких ей до сих пор не приходилось испытывать, бросилось ей на шею: тут обезьянка произнесла столько ласковых, нежных и разумных слов, что все вокруг не уставали восхищаться.

— Нет, сударыня! — восклицала она. — Не страх близкой смерти, коей вы, как мне стало известно, угрожаете несчастному обезьяньему роду, заставляет меня заискивать перед вами и стараться вам понравиться: смерть — не самое страшное, что может случиться со мною; чувства мои выше тех, что подобают моей природе, и для собственного спасения я не сделала бы ничего. Стало быть, я просто люблю вас, а спасение, — что мне до него? Оно полностью в руках ваших; мне же дороги вы сами, а не ваша корона.

Ну, а вы бы что ответили такой вот миленькой Побрякушке, столь почтительной и щедрой на комплименты? Королева, онемев, как рыба, только глаза таращила, думая, что ей это снится, но речь обезьянки все-таки глубоко ее тронула.

Она отнесла мартышку в свой кабинет и, оставшись с нею наедине, молвила:

— Ну же, не мешкая, расскажи мне о себе! Я уже чувствую, что ты станешь самой любимой из всех обитателей моего зверинца. Обещаю даже помиловать ради тебя всех схваченных с тобою обезьян.

— Ах, сударыня! — вскричала та. — За них я и не думаю просить. Злая судьба моя хотела, чтобы я родилась обезьянкой, и она же наделила меня рассудком, который будет причинять мне боль до самой моей смерти. И то сказать: каково же мне видеть себя в зеркале такой вот маленькой, безобразной и черной, с шерстистыми лапами, хвостом и зубами, всегда готовыми укусить, а ведь я наделена разумом, изысканным вкусом и тонкими чувствами!

— А скажи мне, любить ты умеешь? — спросила королева.

Вместо ответа Побрякушка вздохнула.

— Да признайся же, не влюблена ли ты в какую-нибудь обезьянку, кролика или белочку? — сказала королева. — А то, если сердце твое не занято, я найду тебе весьма подходящего карлика.

Побрякушка ничего не ответила, но сидела такая надутая, что королева прыснула со смеху.

— Ну, не сердись, — улыбнулась она, — и расскажи мне наконец, как ты научилась говорить?

— Об этом мне и самой не так много известно, — отвечала Побрякушка, — знаю лишь, что однажды ваша сестра-королева, только успев распрощаться с вами после рождения и смерти вашей дочки-принцессы, проезжала по берегу моря и увидала вашего лакея, который собирался меня утопить. По ее приказу меня вырвали у него из рук. А речь и разум обрела я чудом, и это немало всех удивило. Мне наняли учителей, обучивших меня многим языкам и игре на разных инструментах. Тут мне наконец открылась вся горечь моего положения и… Но что это?! — вскричала она, увидев, как вдруг побледнело и покрылось холодным потом лицо королевы. — Что с вами, сударыня? Отчего вы вдруг так странно изменились в лице?

— Умираю! О дорогая и слишком несчастная дочь! Вот, стало быть, как привелось мне снова увидеть вас!

Тут королева лишилась чувств. Напуганная Побрякушка побежала звать на помощь. Дамы поскорей принесли воды, распустили Ее Величеству шнуровку и уложили в постель. Там же с ней укрылась и Побрякушка: ведь она была такой маленькой, что ее никто и не заметил.

Когда королева очнулась от долгого обморока, в который поверг ее рассказ принцессы, то пожелала остаться наедине с дамами, знавшими роковую тайну рождения ее дочери, и все им рассказала, — но они, в полной растерянности, даже не знали, что бы тут посоветовать.

Она все-таки потребовала ответить: как поступить наиболее разумно при столь плачевных обстоятельствах. Одни предложили обезьянку удавить, другие — посадить в яму, третьи — снова отправить ее в море. Королева же лишь рыдала.

— Она так умна! — все повторяла она. — До чего же горько видеть ее в том плачевном состоянии, до какого низвел ее злополучный букет! Но, в конце концов, — продолжала она, — это моя дочь, и именно я навлекла на нее гнев зловредной Мишуры. Фея затаила злобу на меня — но справедливо ли, чтобы страдала она?

— Ах, сударыня, — воскликнула ее старая статс-дама, — надо спасать вашу честь! Что подумают в свете, объяви вы, что ваша инфанта — обезьяна?! С вашей-то красотой иметь таких детей — это против природы!