Жаклин Уилсон - Четверо детей и чудище

Папа вздохнул. Видно, мы завалили экзамен.

— Ладно, в лес так в лес, — согласился он. — Только маме вашей скажете, что я вам предлагал и туда и сюда, и дело не в деньгах. А то еще подумает, что я жмот и не могу собственных детей нормально развлечь.

Мы с Робби что-то пробубнили, улыбнулись и убежали. Робби улизнул в детскую, собрал свой зверинец и выпустил его побродить по пыльной равнине у Моди под кроватью. Я пошла к себе и уткнулась в «Детей железной дороги» [26] Повесть Эдит Несбит 1906 года о семье, перебирающейся из Лондона в глушь, после того как отца по ложному обвинению сажают в тюрьму. . Честно, я завидовала Бобби, Питеру и Филлис — их отец вообще не появлялся до самой последней главы.

В комнату вошла Шлёпа, пиная, как футбольный мяч, свою бархатную куртку на молнии.

— Зачем же ты ее так мнешь? И уже всю пыль собрала, — сказала я.

— Ну и кому какое дело? — сказала Шлёпа.

— Тебе, — сказала я. — Это же твоя самая красивая куртка. Тебе вроде папа ее из Америки привез?

— А до него мне тоже дела нет, — сказала Шлёпа. — Я ему написала вот такенное письмо, смешное и страниц на сто, а он знаешь что ответил? «Привет! Не скучай там. С любовью, папа». Семь слов. Я ему сто вопросов задала — так он вообще ни на один не ответил. И на маму жаловалась — а он ноль внимания, а обычно он от такого прям в восторге. Конечно, у него же новая жена, на дочь можно забить. Ты точно не хочешь придумать гениальное антипапашинское желание?

— Нет, хотя соблазн велик. Но сегодня Робби будет загадывать, сама знаешь.

— Так поговори с ним, узнай, что он у псаммиада попросит. Он такой чудик, мало ли что у него на уме.

— Никакой он не чудик! — рассвирепела я.

— Эй, спокойно, я тут просто подумала: у нас желаний-то осталось всего ничего, а потом вы уже домой уедете, и — извините, конечно — мое желание пока что было самое крутое и супернеэгоистичное. Всем же понравилось богатыми и знаменитыми быть, — сказала Шлёпа.

Я зашла в детскую посмотреть, что там делает Робби. Он сидел под кроватью и шептался со своими зверями.

Я опустилась на колени и заглянула под кровать:

— Привет, Робс.

Там же стоял и горшок Моди. Хочется верить, что животные не ходили на водопой.

— Твоя очередь загадывать! Уже придумал, что попросишь?

— Ага, — сказал Робби.

Я помолчала.

— Ну? И что?

— Я не обязан тебе говорить, — буркнул Робби.

Я уставилась на него, хлопая глазами: обычно Робби мне все рассказывал. Как-то глупо было так стоять попой кверху.

— Вылезай, Робби.

— Я не обязан тебя слушаться. Так папа сказал.

Я тяжело вздохнула:

— Ладно-ладно. Сиди. Хоть весь день там просиди, только ты уже весь пыльный, и Элис скоро будет еду для пикника собирать, наверняка разрешит тебе сделать хрустики.

Робби подумал немножко. Потом выкатился из-под кровати.

— Сходил бы ты переоделся. Посмотри на себя! — сказала я.

— Не хочу, — уперся Робби. — Ты мне приказывать не можешь.

— Ладно, дело твое. Только я тебе не приказываю, а хочу помочь. Давай обсудим твое желание, чтобы никакой ерунды опять не случилось?

— Это ты желание по ошибке загадала и в прошлом застряла, а не я, — не слишком любезно заметил Робби. Он сунул руку под кровать, сгреб свое зверье, запихал его под футболку и пошел в ванную. Я слышала, как он там скакал и ухал гориллой, потом рычал и еще трубил как слон.

— Ну и ладно, — сказала я и пошла на кухню помогать Элис.

Она решила сделать сэндвичи с беконом, латуком и помидорами. Шлёпа поджарила бекон, а я вымыла и нарезала салат и помидоры. Еще в меню были маленькие пирожки с мясом. Появился Робби, более-менее чистый. Ему разрешили раскатать тесто. Потом Элис смешала взбитые сливки с крыжовенным пюре и разложила по баночкам с крышками, а еще помыла большую корзину клубники и полкило вишни. А самое замечательное — она сделала маленькие кексики и разрешила нам всем повзбивать по очереди тесто и облизать потом миску. Пока кексы пеклись, она размолола сахар в пудру, а когда они остыли, позволила нам их украсить.

— Вы просто спец по пикникам, Элис, — сказала я — и сразу подумала, что предала маму. У нее пикники бывали довольно незатейливые: бутерброды с плавленым сыром и каждому по яблоку.

— Ты чего подлизываешься? — прошипела Шлёпа.

— Ничего я не подлизываюсь. Сказала как есть, и всё, — ответила я.

— Она чокнутая. Собирает кучу еды, а сама почти не ест, ты последи за ней. Хочет быть тощей, как селедка, — сказала Шлёпа. — Я когда вырасту, буду есть все что захочу, всегда.

— Тогда у тебя в этих костюмах в облипку будет тот еще видок. Хотя какая разница, главное — петь хорошо, — сказала я.

— Да, я б спела еще на «О2». Эй, Робби, можешь пожелать, чтобы у нас у всех был концерт? Ты тоже можешь петь, если хочешь. Будешь как Робби Уильямс, только ростом поменьше. Круто же, скажи?

— Не буду я это желать. Я свое желание хочу, — сказал Робби.

Что это за желание, мы узнали только в лесу.

— Гей, кошка со скрипкой? — с надеждой пропела Моди и заозиралась по сторонам — но, к счастью, стишковый народец давно испарился.

Мы поскреблись в песке.

— Бизьянка, бизьянка, бизьянка! — позвала Моди.

Псаммиад с неохотой выбрался наружу.

— Опять вы? — Он зевнул. — На десять минут глаза закроешь — и снова вы приходите меня донимать.

— Смешная бизьянка, — сказала Моди и погладила его.

Он передернулся, но руку ее не стряхнул.

— Только ничего шумного не желайте, умоляю, — сказал псаммиад. — Эти создания, что вчера тут маршировали, — у них были такие резкие голоса! А скотина, судя по шуму, совершенно от рук отбилась.

— Не бойтесь, я стишки желать не буду, — успокоил его Робби. — У меня другое желание.

Он расставил на песке свой зверинец: любимца-льва, слона, гориллу, обезьяну, жирафа, зебру и верблюда.

— Хочу, чтобы все мои звери ожили, — сказал Робби.

Псаммиад нервно вздрогнул.

— Снова живность, и в придачу дикая? Глупец, — подытожило чудище, однако раздулось как шар, а затем поспешно зарылось обратно в песок. Мы уставились на маленьких пластмассовых зверей, которых псаммиад, закапываясь, расшвырял по песку.

Тут лев зевнул, потянулся и помесил лапами песок. Слон покрутил головой и поболтал хоботом. Горилла встала на задние лапы, передними при этом почти касаясь земли. Черно-белая обезьянка удрала подальше от гориллы, беспокойно погавкивая. Жираф вытянул длинную шею, прядая ушами, болтавшимися пониже маленьких рожек. Зебра металась туда-сюда, пытаясь спрятаться от льва. Верблюд разминал свои двупалые лапы — в песке он был как дома.

— Ух ты! — благоговейно прошептал Робби. — Смотрите, смотрите! Мои звери! Они правда живые!

— Какие пупсики, — сказала Шлёпа. Она схватила льва — и тот огрел ее передней лапой и вонзил ей зубы в подушечку мизинца.