Пётр Алешковский - Рудл и Бурдл

— Еще чего! — В негодовании Бурдл поднял с земли прутик, чтобы оборониться от приставалы.

— Спасибо! — хитрюга обхватил ее лапками и немедленно заснул, посвистывая хоботком.

— Ну, что ты скажешь! — хмыкнул Бурдл. — Куда мне его теперь девать?

— Воткни прутик в землю и пойдем скорей, пока другие не решили сменить ветки на наши носы, — предложил Рудл.

— Нет, надо подождать Ворона и поглядеть, что тут происходит.

— А они нас не защекочут?

— Не думаю, — серьезно ответил Бурдл, — мы же не Солнце и ничем им не мешаем.

Путешественники присели в сторонке и принялись ждать, причем Бурдл не выпускал из рук прутик, давая малышу как следует отоспаться.

— Расскажите нам, почему вы так не любите Солнце?

Лунарик открыл один глаз и, зевая, произнес: «Мы его очень любим, но хоботки так чешутся, что нет никаких сил терпеть, да и танцевать хочется». — Он снова закрыл глаз и засвистел.

— Ничего не понимаю, — Рудл повернулся к Бурдлу. — Если у них нет причин досаждать Солнцу, зачем же они его мучают, неужели нельзя почесать хоботки обо что-нибудь другое, об те же деревья например.

— Ты всегда торопишься с выводами, — рассудительный Бурдл уставился на лунарика, — подожди немного, и все станет ясно.

— Ты бы стал гонять Солнце по небосводу, если оно не причинило тебе никакого вреда? — не унимался Рудл.

— Бурдл! — произнес Бурдл, что следовало перевести как «Отстань» или «Не мешай мне думать».

Рудл не успел обидеться. Послышался громкий клекот, хлопая крыльями, в рощу опустился Ворон с двумя кругами украденного у профессора сыра.

— Просыпайтесь, ужин готов, — прокаркал он.

Гудение на ветках усилилось, но лунарики по-прежнему спали, хотя чувствительные хоботки их принялись дрожать — они унюхали резкий аромат сыра.

Малыш на Бурдловом прутике застонал во сне, несколько раз почесал лапкой хоботок и, не открывая глаз, пробурчал: «Сейчас, сейчас, встаю», но только крепче вцепился в свою постель и снова засвистел.

— Подъем, лежебоки, сыр засохнет, — Ворон принялся клювом дробить круги на мелкие крошки.

Сырный запах распространился по всей роще, и лунарики сильнее зашевелились на деревьях.

Хоботок Бурдлова подопечного смешно задергался. Лунарик громко чихнул и открыл глаза. На лице его было написано крайнее изумление.

— Неужели опять не достанется? — пропищал он и принялся тереть заспанные глаза. Наконец он несколько раз оглушительно чихнул, слетел с палочки и помчался к сырным крошкам, которые уже облепили опередившие его собратья.

Лунарики, громко пища и толкаясь, поедали угощение. Сырный запах манил их как магнит, раздражал и без того чувствительные хоботки и вызывал неудержимый зуд и чесотку.

Вскоре от сыра не осталось и следа. Хитрый Ворон ухмыльнулся и взлетел в воздух. Он еще раз хмыкнул и, довольный своей проказой, скрылся в кронах могучих деревьев.

Солнце, высоко стоявшее над горизонтом, осветило скопище лунариков. Стоило только его лучу проникнуть сквозь листву, как все бросились врассыпную, стараясь спрятаться от слепящих бликов. Но не тут-то было. Яркие зайчики догоняли их, заставляя поднимать свои измученные глаза к светилу, отчего в носу свербило все сильнее и сильнее. Скоро все они уже то и дело поднимали головы к небу и, не в силах сдержаться, чихали, чихали, чихали.

— Уй-уй-уй! — неслось отовсюду. Они пытались закрыть головы крыльями, но яркий свет проникал через их прозрачную ткань, нестерпимо жалил не знающих куда деться от него, разбуженных летунов.

— Нет, я больше не могу, — вопил, пробегая мимо Рудла и Бурдла, знакомый малыш. — Опять чешется. Ой-ой, не буду смотреть, не буду! Чшчих-х! Уф-ф!

Отдуваясь, он вскарабкался на руку Рудла.

— А вы говорите, почему? — начал он. — Я бы и рад на него не смотреть, но не могу. Уй, чшчих-х!

Безнадежно махнув лапкой, он взлетел в воздух.

Доброе Солнце продолжало светить, и лунарикам только и оставалось, что лететь к источнику их чихов и чесать свои хоботки о его теплые бока, пытаясь избавиться от напавшей на них болезни.

На небе снова воцарилось совершенное безобразие.

— Тебе не кажется, что во всем виноват Ворон? — Рудл вопросительновзглянул на Бурдла.

— Не торопись с выводами, — Бурдл почесал в затылке, — думаешь, я не хочу всем помочь? Даже если Ворон и виноват, то он все делает неспроста. Надо идти к нему и прямо спросить, чего он добивается. Станет ли он нас слушать, вот в чем вопрос, он такой важный.

— Идти никуда не надо, — Рудл указал на развилку в ветвях сосны, в которой лежала глубокая бельевая корзина. Ворон сидел на краю и глядел в нее. Там на мягких лунных травах возлежал Месяц, укутанный в теплое байковое одеяло.

Рудл и Бурдл подкрались к дереву и подслушали их разговор.

— Вставай, пора на работу, — настаивал Ворон.

— Не пойду, не хочу, замерз, устал, рано еще, — хныкал Месяц, пряча голову под одеяло.

— А спать хочешь? — хитро спросил Ворон.

— Хочу, а ты мне мешаешь, — канючил Месяц.

— Тогда я полетел, — Ворон взмахнул крыльями.

— Нет, без тебя я не засну, расскажи мне сказочку, — взмолился Месяц.

— Поднимешься в небо, расскажу, — сухо прокаркал искуситель. — Ты только поднимись, а там я тебя по ветру пущу, он убаюкает.

— Без сказочки я не усну, — капризуля высунул из-под одеяла один глаз.

— Ладно, будет тебе сказочка, только вставай. — Ворон стащил клювом одеяло и принялся тормошить лежебоку.

— Осторожно, осторожно, — стонал Месяц. — Ты мне клювом все бока помнешь.

Однако встал, потянулся и принялся надуваться. Он становился все толще и круглее, глаза его расплывались вместе с телом, превращались в хитрые лунные глазки-щелочки, на месте унылого рта появилась кривая полоска. Корзина-гнездо скоро стала мала. Округлившийся Месяц выбрался наружу и развалился на мягких сосновых ветках.

— Сейчас взлечу-х, — пыхтел он, раздуваясь все больше.

— Он, что, в луну превратился? — шепотом спросил Рудл.

— Не думаю, — серьезно отозвался Бурдл, — просто, когда он худенький, ему сложно взлететь.

Месяц подтвердил его догадку. Достигнув необходимой толщины, он оттолкнулся от ветвей и взмыл в небо. Ворон подхватил его, поднял выше, удобно пристроил на воздушном потоке. Почувствовав себя уверенно, Месяц с шумом выпустил воздух, сжался и снова вернул себе привычный серповидный образ. Оперевшись спиной на воздушную колыбель, он закачался, как большая ладья на небосклоне.