Уильям Хорвуд - Тоуд-триумфатор

— Вы не могли бы оказать мне небольшую услугу? Отошлите, пожалуйста, это письмо моему другу мистеру Барсуку в Дремучий Лес.

— Сначала оно должно быть прочитано губернатором и, если потребуется, подвергнуто цензуре, — предупредил тюремщик. — И Председатель суда его тоже прочитает.

— Мне кажется, в нем нет ничего, что могло бы вызвать возражения, — сказал Тоуд. — Прошу вас, отнесите им письмо сейчас же, потому что уже меньше чем через час меня поведут в зал суда.

Он был прав, потому что через час снова сидел в своей камере, уже приговоренный. Какой долгой и насыщенной была его жизнь и как легко Председатель суда был готов набросить на голову Тоуда черный мешок! Тоуда приговорили к смертной казни через повешение.

— Жизнь иногда так печальна, сэр, — поделился своими наблюдениями мрачный тюремщик. — И такие бывают повороты! Сегодня ты жив, а завтра, глядишь, уже нет! Верно, мистер Тоуд?

Смех тюремщика прозвучал как звон колоколов к вечерней молитве.

— Не завтра, — сказал Тоуд. — Послезавтра. Вы послали письмо?

— Да, мистер Тоуд, не извольте беспокоиться.

Письмо пришло в дом Барсука одновременно с новостями, что вердикт вынесен и приговор — смертная казнь через повешение — оглашен. Некоторое время на письмо вообще не обращали внимания. Хоть такого приговора и ожидали, тем не менее все пребывали в шоке.

— Мне очень грустно, что мое возвращение на Берег Реки совпало с такими прискорбными событиями, — сказал мистер Брок, — и что первые впечатления моего сына об этом месте траурные. Остается утешаться лишь тем, что по крайней мере мой отец сможет спокойно жить в обществе друзей, Крота и Рэтти, а ведь и для них все могло кончиться гораздо хуже, верно?

Слова эти, несмотря на их справедливость, не слишком утешили друзей Тоуда. Свет сентябрьского солнца казался им мертвенным, а яркие осенние краски — тусклыми. Письмо Тоуда, когда его наконец прочитали, тоже никого не подбодрило.

«Дорогие мои друзья,

все обернулось против меня, и теперь я не проживу и недели. Я жду приговора сегодня утром, но уже не сомневаюсь в том, каким он будет. Поэтому, на случай если я не смогу написать позже, делаю это сейчас и обращаюсь к вам с двумя последними просьбами.

Первое: присматривайте за сыном Мадам. У него доброе сердце, и он сделал мне много хорошего. Он нуждается в друзьях — таких, как вы, чтобы избежать моего пагубного пути.

Второе: даже если вы сочтете это пустым хвастовством и самолюбованием, сделайте мне одолжение: устройте Торжественное Открытие Триумфальной Статуи, которую Мадам закончила до моего возвращения в Тоуд-Холл и собиралась подарить мне к свадьбе. Я предпочитаю, чтобы меня вспоминали как Тоуда-триумфатора, а не как Тоуда, гонимого обществом, приговоренного к смертной казни и болтавшегося на виселице.

Увы, они лишили меня права на последнее желание, и единственное, что мне позволяют здесь курить, — это глиняная трубка, набитая махоркой, а вместо шампанского мне выдают в день пинту „Полицейского пунша". Тщетно я протестовал и убеждал их, что махорка и эль — не в стиле и не во вкусе Тоуда. Так вот, когда вы откроете Статую, выпейте за меня моего лучшего шампанского и в память обо мне выкурите каждый по гаванской сигаре. Буду вам очень признателен.

Прощайте.

Ваш старый друг

— Мы должны исполнить завещание Тоуда, — печально сказал Барсук, — и стараться помнить его прекрасную душу и добрые намерения, а его бесславный конец постараться забыть.

— Но неужели мы ничего не можем сделать для него, совсем ничего? — спросил Рэт, который теперь горько сожалел о том, что заставил Тоуда вернуться в Тоуд-Холл. Все остальные, правда, сказали, что в итоге все, что случилось с Тоудом, все-таки вина самого Тоуда.

— Нам не под силу постоянно защищать нашего старого друга от самого себя, — сказал Барсук. — Думаю, Крот согласился бы со мной. Я долго ломал голову в поисках выхода, но ничего не придумал. И Прендергаст тоже.

Все посмотрели на верного слугу Тоуда и увидели, как он опечален.

— Я чувствую, что подвел своего хозяина, джентльмены. Единственное, что меня поддерживает, — это профессиональная дисциплина. Видите ли, заключительная статья Профессионального Кодекса Дворецкого, к которому, как вы знаете, я тоже приложил руку, гласит: когда хозяин находится в смертельном, так сказать, затруднении, долг профессионального дворецкого найти, как помочь его горю. Профессиональный дворецкий должен постоянно совершенствоваться в своем ремесле и никогда не сдаваться. Так вот, джентльмены, как бы мне ни было горько, я не сдамся до того самого момента, пока своими ушами и из достоверных источников не услышу, что мой хозяин скончался. До того времени, как любит говорить епископ о жизни вообще и о духовной в частности, всегда есть надежда. И я буду искать выход.

— Ну тогда, — подвел Барсук итог этому скорбному разговору, — мы откроем статую Тоуда в то самое утро и в тот самый час, когда ему суждено погибнуть, то есть через два дня, в полдень. А пока надо вести себя так, как сказал Прендергаст, то есть не терять надежды, что выход найдется. Я думаю, самое время прочитать вам небольшую записку от мадам д'Альбер-Шапелль, подвергшейся в этой истории стольким несправедливым обвинениям. Надо отдать ей справедливость: когда первое потрясение прошло, она сделала все возможное, чтобы забрать назад свой иск о нарушении обязательства. Но я всегда говорил: машина Правосудия медленно заводится, но, уж если она заработала, ее не остановишь!

Итак, вот что она пишет:

«Дорогой мистер Барсук, мне очень жаль моего кузена, месье Тоуда, но во второй раз мне не удалось добиться для него прощения. Теперь его ждет гильотина. Я всегда буду мучиться из-за этого, вспоминая, тем не менее, с большой теплотой время, проведенное здесь, с вами, на Берегу Реки. Передайте мою признательность мистеру Прендергасту за его любезность вместе с этим рисунком, сделанным с него. Будьте же здоровы.

И Барсук вручил Прендергасту набросок, запечатлевший его за разливанием чая.

— Спасибо, сэр, я буду хранить это сокровище, — сказал Прендергаст и положил рисунок в карман. — А теперь я бы просил позволения…

И впервые Прендергаст едва не дал волю чувствам. Все поняли, почему он так поспешно удалился в Тоуд-Холл думать там свои мрачные думы. Ведь наверняка Кодекс Дворецкого не позволял плакать при посторонних.

Но никто и представить себе не мог, что они видят Прендергаста в последний раз. На следующее утро Выдра наблюдал весьма примечательную картину. Из ворот Тоуд-Холла галопом вылетел на лошади Прендергаст при ботфортах, шляпе и в полном снаряжении для долгого и трудного путешествия. Прежде чем Выдра успел его окликнуть, Прендергаст умчался к Городу.