Игорь Малышев - Лис

К самому лицу путника подлетел Мухомор. На рыжей морде лешего невыносимым блеском горели желтые глаза с широкими зрачками. Человек спрятал лицо в плечо, но это не смутило Мухомора. Он, вертясь в воздухе, забубнил на ухо перепуганному человеку всякую веселую чушь.

Путник еще сильнее вжался в плечо.

— Ох-хо-хо, — захохотал Мухомор, как полоумный и заметался меж ветвей деревьев. Развеселившись, принялся щекотать скомороха хвостом по открытой шее, затем зарычал и слегка куснул его. Несчастный только подвывал от страха.

Внизу Лис закопался под листья и запел оттуда.

Лесные существа еще поплясали под деревом, раскидали содержимое мешка, закинули бубен на дерево, как новую луну. Покричав на прощание, они исчезли в темноте.

Скоморох перевел дух. «Теперь неделю спать не смогу», — подумал он. Потом закрыл глаза и заснул прямо на дереве, обхватив сук руками.

Проснулся он оттого, что упал вниз. Хорошо, что забрался невысоко, да и ковер из листьев смягчил удар. Человек потер ушибленное плечо, поднял голову, увидел повисший в голых ветвях бубен. Ветер шевелил колокольцы, и они чуть слышно позванивали.

— Вот бесы, — обругал он ночных гостей и испуганно оглянулся. Вокруг никого не было, лишь ветер блуждал меж деревьев, раскачивая ветки. Последние листья одиноко кружились в воздухе, отяжелев от недельного дождя. Скоморох торопливо собрал свои пожитки. Места вокруг были незнакомые, а значит до ближайшего жилья идти еще неизвестно сколько. Он затянул потуже веревку, заменявшую ему пояс, и двинулся по раскисшей дороге.

Приход скомороха в деревню — всегда радость. Хоть неурожай, хоть падеж, хоть засуха. Посмотреть, да повеселиться чуть не полсела придет. Было б на что поглядеть, кого послушать. А детишки-то все соберутся. Ни на дождь, ни на холод не поглядят. Поэтому, когда в дверь одинокой вдовы Марьи-Веревки постучался прохожий и назвался скоморохом, стайка детишек, открывших дверь, заулыбалась и стала возбужденно перешептываться.

— Мамака, тут дядька какой-то пришел, говорит скоморох, — крикнул внутрь дома старший сын.

Путника впустили, дали поесть, на что он благодарно кивал головой и приговаривал:

— Спасибо родненькие.

Поев, он сел у печки, прислонившись спиной к ее теплому, ласковому, как у коровы боку, и стал не мигая глядеть на горящую лучину. Когда младшенькая дочка, смешно переваливаясь на кривых ножках, подошла к нему и дернула за палец, он, выйдя из забытья, улыбнулся ей. Полез под лавку, где стоял его заплечный мешок, долго копался там, нашел только странный корешок, неизвестно где подобранный, и протянул его девочке. Корешок был похож на человечка с ручками и ножками.

— На, — сказал он, — если ты его в тряпочку завернешь и люлькать будешь, из него человечек получится.

Девочка понимающе кивнула и отошла, покачиваясь, как уточка. Дети собравшись в углу долго рассматривали невиданный корешок, с любопытством поглядывая на уставшего и засыпающего скомороха. Он казался им неведомым, почти сказочным существом, путешествующим по всей земле. Должно быть во время своих скитаний он много повидал и услышал, но они побаивались спрашивать его об этом. Возможно их мать и сумела бы завязать разговор с незнакомцем, но ей было не до того. Она управлялась со скотиной, покрикивая на нее глубоким голосом. Мужа ее год назад в лесу насмерть привалило деревом. Хозяйство осталось большое, одной было тяжело. Она и скомороха пустила только затем, что он здесь завтра петь да плясать будет, а чего ему за это дадут, тем он с ней и поделится. Изба у нее была просторная, гуляй — не хочу.

Когда глаза путника закрылись и он засопел, старший сын подполз к его мешку и потрогал выступающий бок бубна, нащупывая бубенчик. Потряс его легонько, но тот, закутанный в тряпку, лишь глухо тенькнул. От мешка пахло сырым лесом, немного дымом и хлебом. Пахло дальними дорогами, бесприютностью и чудесами. «Вырасту, пойду в скоморохи», — решил мальчик. Тогда ему было шесть лет.

Одежда путника висела в углу. Когда под ней проходила кошка, на нее свалилась скоморошья шапчонка. Кошка фыркнула, зашипела с перепугу, но, понюхав, успокоилась. Мальчик повесил шапку обратно. Увидел, что к ней прилипли сосновые иголки, мелкие веточки, паутинки. «Из лесу пришел», — подумал он и вдруг испугался. «А вдруг и не скоморох он вовсе, а леший? Превратит нас ночью в корешки». В дверь вошла уставшая мать.

— Мамак… — кинулся к ней сын, но она оборвала его.

— Что ж гостя спать не уложили?

— Лешего укладывать… Вот оборотит нас опенками… — забормотал старший.

Мать не расслышала его. Постелила путнику тулуп на лавке.

— Иди, ложись.

Скоморох вздрогнул, просыпаясь от тяжелой истомы, улегся на тулупе.

— А вы что смотрите, блошиное племя? Ну-ка быстро спать!

Прикрикнула она на своих чернявых, как галчата, детей. Те быстро забрались на печку, не дожидаясь, пока мать поможет им своими увесистыми оплеухами. Младшая устроилась у стенки, подложив под щеку руку с зажатым человечком из корня. Старший долго еще не мог успокоиться, выглядывал из-за края печи, поглядывал на спящего путника.

Ночью мальчику приснилась бесконечная заснеженная дорога. Вокруг, насколько хватало глаз, лежали снега, и солнце играло на них в какую-то до слез веселую игру. Он вытирал глаза и шел дальше. По дороге ему попадались разные вещи, которые он складывал в мешок. Когда места в мешке не оставалось, выкидывал те, что нужны были меньше всего и снова шел. Мальчик решил, что в конце концов, наверное, должно остаться самое главное. Ему показалось, что главнее всего деньги. Он видел, как его мать ценит эти маленькие кружочки, и решил что насобирает их много-много. Но денег все не было и не было. Он тогда не понимал, что на дороге в безбрежных полях, среди искрящегося снега, просто не может быть денег. А находил он книги, гусли, цепочки с крестиками и без них, веревки, встречал странных людей и животных. Когда его начала поднимать мамака, он в полудреме, болтаясь между сном и явью, понял, что нужна ему только дорога среди слепящего под солнцем снега. Мальчик ничего не разобрал из своего сна. Остается только догадываться, почему он не забыл его и вспоминал даже тогда, когда его глаза слипались от желания уснуть и невыносимого ледяного блеска, когда он замерзал вдали от жилья на едва проторенной тропке на вершине земляного горба, куда он с таким трудом поднялся только для того, чтобы увидеть, что помощи ждать неоткуда. Вокруг был только сияющий простор безмятежных равнин, над которыми висел огненный и холодный знак солнца.