Дагмар Нормет - Засыпайка в рыбацкой деревне

Мати следил, как постепенно овца скидывала шубу. Она становилась белой, как свежевыпавший снег — только кончики ушей серые да серое пятно на морде.

— Хвост не забудь! — заметил дедушка. — А то будет как у лисы.

Чик-чикнули ножницы, и от пышного хвоста остался тонюсенький обглодыш.

— Овца — животное нетребовательное, — бабушка все нахваливала своих подопечных. — Там, где коровы ничего не найдут, овечка всегда отыщет, чем поживиться.

И вот дело сделано. Растерянная овца стояла, не смея двинуться с места, тощая, жалкая — сама на себя не похожая.

— Вот и все, — засмеялся дед, — следующий!

Бабушка отвела стриженую овечку на берег, к остальным, и надела веревку на шею большой овце. Но вместо того, чтобы сразу пойти обратно, она загляделась на извилистую линию берега.

— Что ты там увидела? — полюбопытствовал Мати.

— Да вот смотрю: у Алины уж который день труба не дымит. Что там стряслось? Сходи-ка ты к ней в Лиллесалу — вдруг она захворала.

— Прямо сейчас? — с затаенной радостью спросил мальчик.

— Сначала переоденься и поешь хлеба с молоком. Ты же еще не завтракал.

Мати на скорую руку проглотил в кухне бутерброд, запил его молоком, надел чистую рубашку, новые носки и тенниски. Потом вспомнил о расческе — это случалось не часто! — и, пригладив волосы, выскочил во двор.

Дед с бабулей продолжали стрижку. Мати остановился и глубоко вздохнул. Скотный двор пестрел ромашками. Терпко пахли их желтые пуговки. Теплый цветочный аромат сливался с духовитым дыханием моря и рыбацких сетей. А тут еще порыв ветра донес с берега нежный запах шиповника. Ромашки, и море, и рыбачьи сети, и шиповник — все это вместе — запахи Кивинеэме, летнего Кясмуского дома.

— Тупс, пошли! — позвал Мати.

Двигаясь вдоль береговой тропы, он перескакивал с камня на камень, стараясь сегодня прыгнуть дальше, чем вчера. Тупс прыгал наперегонки с хозяином. Так, что ни день, они ставили новые рекорды.

Вдруг Мати замер. Его внимание привлек большой чайкин камень, лежавший в море неподалеку от берега. Всего несколько дней назад они с Засыпайкой удивлялись, до чего терпеливо сидит мама-чайка на своем каменном гнезде, а сегодня Мати заметил на большом камне два крохотных серых колючка. Неужели птенцы? Их надо срочно показать Засыпайке! А кстати, куда он пропал?

— А никуда! — раздался обиженный голос. С шуршанием раздвинулся тростник меж камней, и вот Засыпайка уже стоял перед мальчиком.

— Ты за все утро ни разу обо мне не вспомнил! Дурацкая овца тебе важнее друга… И вообще — у меня ноги насквозь промокли. Так и насморк можно подхватить! — И Засыпайка расплакался.

Только этого не хватало! У Мати даже в мыслях не было огорчать друга. Но что правда, то правда: пока он смотрел, как стригут овец, Засыпайка совсем вылетел у него из головы.

— Как же ты промочил ноги? — забеспокоился Мати.

— Свалился в воду, — Засыпайка все еще дулся. — Полез на камень — посмотреть, вылупились ли птенцы, поскользнулся и полетел в воду. У вас тут вообще, куда ни пойди — одна вода. В городе гораздо лучше.

У Мати сердце екнуло — не собирается ли Засыпайка бросить его? Он сел на камень, стянул тенниски, носки:

— Живо обувайся! Согреешься!

Засыпайка оттаял.

— Ты куда собрался? — спросил он, завязывая тенниски.

— Бабушка велела посмотреть, почему у Алины труба не дымит. Вдруг она заболела.

— Та самая Алина, что вела корабль?

— Та самая.

— Пошли! — сказал Засыпайка.

Домик Алины притулился под старой раскидистой березой. Домишко желтый, крыша зеленая. Из кухонной двери вырвалось облачко пара, и в нос ударил запах уксуса. Алина стояла у плиты и длинной палкой помешивала пенящееся в котле синее варево.

— Бабушка велела посмотреть, отчего у тебя труба не дымит, — сообщил Мати.

— Есть еще добрые люди на свете! — вздохнула Алина. — Зимой, да, случилось как-то раз, что я слегла, и ни рукой, ни ногой не могла двинуть. Пришли деревенские посмотреть — отчего это моя труба не дымит и плита не топится. Не испустила ли дух Алина? Дров натаскали, плиту растопили. Вот оно как. А ты отправляйся и скажи бабушке, что теперь, пока лето и тепло, труба моя небо коптить не будет. Потому что — видишь — я электрическую плиту купила.

Мати любовался новехонькой электроплитой, а сам воображал белую струйку дыма над зеленой крышей. Длинный шлейф превратился в светлые волосы, а дом — в корабль. Мальчик глядел на хлопочущую у плиты старую женщину и пытался представить, как юная Алина в лунном свете стоит у штурвала и ведет караван судов в родную гавань.

— Алина, а правда, что ты водила корабли?

— Приходилось, — кивнула Алина, помешивая варево.

Улыбнулась сама себе и добавила:

— Было бы мне шестнадцать, а не шестьдесят один, я бы опять, не раздумывая, пошла в море. Море — это моя жизнь, а корабль — моя мечта.

Алина умолкла и засмотрелась на свой котел, будто видела в нем не отдававшее уксусом варево, а бескрайнее синее морс.

— Что это ты варишь? — спросил Мати.

— Шерсть крашу. — Алина выудила моток ниток, внимательно его осмотрела и снова опустила в краску. — Васильковая получится, на загляденье! Эту краску я в магазине купила. Вообще-то я крашу травками, растениями, как матери наши делали. Природные краски, они получше будут, понежнее. Из березовых листьев красивый зеленый получается, из ольховой коры — желтый, а из сосновой — коричневый.

— А что ты с нитками будешь делать?

— Ковер буду ткать.

— Такой? — Мати погладил ногой полосатый сине-серо-желтый половичок на кухонном полу.

— Это лоскутный. А я хочу сделать шерстяной, на стену, — Хозяйка помолчала и добавила: — раньше, когда еще отец с матерью были живы, а я бегала с длинными косами, здесь, в нашей бухте, всегда зимовало с полсотни кораблей. Голые мачты торчали, как спички. Но весной лед таял, море опять вскрывалось, и наступал день, когда все корабли поднимали паруса. Вот была красота — словами не расскажешь.

Мати от всей души пожалел Алину.

— Зато теперь ты делаешь чудные ковры, — сказал мальчик, чтобы хоть чуть-чуть утешить ее. — У нас в Кивинеэме два твоих ковра, и у тебя в комнате на полу такие коврики — глаз не отвести.

— Я задумала сделать особенный ковер: на нем будет весна, будут паруса и…

Алина запнулась на полуслове с открытым ртом и изо всех сил зажмурила глаза. Потом закрыла рот и открыла глаза: не обманывает ли ее зрение?

Нет! Все так и есть: тенниски Мати разгуливали по кухне сами по себе! Синие тенниски с белым рантом прошествовали мимо плиты к двери. Дверь сама собой отворилась, и тенниски, переступив порог, направились в комнату. Тупс с любопытством шел за ними следом.