Дагмар Нормет - Засыпайка в рыбацкой деревне

— Порядок, штурман Засыпайка посвящен в моряки.

Нептун, который как раз в этот момент разлепил глаза, услыхал слова Засыпайки и принял их за свои собственные.

— Порядок, штурман Засыпайка посвящен в моряки, — повторил он для верности. Возникла небольшая суматоха из-за Тупса — жгучее южное солнце все припекало и, нарушив порядок церемонии, он сам сиганул в корыто. Щенок, отфыркиваясь, выпрыгнул, и никто глазом моргнуть не успел, как он досуха вылизал обе морские раковины.

По счастью, Нептун не рассердился на такое самовольничание — корабельному псу многое прощается. Каждому новоиспеченному моряку была выдана грамота с печатно. В ней говорилось, что моряк такой-то и такой-то пересек экватор на паруснике «Кясму», внесен в регистр владыкой морей Нептуном и по всем правилам посвящен в моряки. Грамота с нарисованными по углам якорями, русалками и альбатросами выглядела очень нарядно и внушительно.

Снова загудела сирена, и Нептун со свитой скрылись в пучине.

— Нам, наверное, тоже пора в обратный путь, — сказал Засыпайка.

— Бывайте здоровы! — растроганно произнес штурман «Морской птицы».

— Знаешь, прапрадедушка, — заговорил Мати, — а ведь о тебе не забыли. В Кясму на кладбище тебе поставили памятник.

— Ах ты, селедка на клотике! — удивился старый моряк, — памятник, значит! Хотелось бы мне посмотреть на него собственными глазами.

— Поехали с нами! — сказал Мати.

— Да, да! — поддержала Майли. — Поехали!

— Не могу, — серьезно ответил капитан «Морской птицы». — В Южном море есть остров Памяти. Там теперь моя родная гавань.

— Майли, за тобой пришел дядя Яак, — разнесся в экваториальном зное веселый голос бабушки Салме.

«Морская птица» устремилась в даль и скоро скрылась за горизонтом сверкающим видением.

Первое, что сделал Мати, проснувшись утром, — выглянул в окно: на месте ли море? Ведь сказала же бабушка Салме: «Раз море уходит, жди вёдра». Вёдро — это теплая, сухая погода. А сейчас хорошая погода нужна была Мати позарез. Из-за его друга Засыпайки. Ему очень хотелось облазить весь поселок Кясму, а делать а это под дождей — никакого удовольствия, да и если честно, то гулять под дождем Мати не разрешалось.

Так вот, Мати выглянул в окно. За кустом сирени синело море. Оно и не думало исчезать. Мати чуть было не обиделся, но тут заметил, что море сверкает и лучится как-то по-особенному. Он соскочил с кровати — и бегом во двор.

Весь мир был залит солнцем! Наконец-то!

Мати отворил калитку и оторопел: прямо перед ним, в ромашках и тростнике, паслось огромное стадо овец! Их было так много, что Мати даже в голову не пришло посчитать. Откуда они взялась? У бабушки было всего-то три овечки и пара ягнят. А тут серые овцы заполонили весь берег. Одни пощипывали траву, другие полеживали себе на белом песочке, а самые смелые забрели довольно далеко в море, так что из воды виднелись только их круглые спины.

— Бяша, бяша, бяша! — позвал Мати.

Овца, щипавшая траву под кустом шиповника, подняла голову, посмотрела на него водянисто-серыми глазами и что-то проблеяла в ответ. Должно быть, сказала: «Доброе утро! Сегодня прекрасная погода, не правда ли?!» Мати погладил кудрявую, мягкую овечью шубку.

Зато другая овца не обращала на Мати никакого внимания. Она развалилась у самой кромки воды — половина на песке, половина в воде. Волны окатывали ее спину.

Мати вытянул руку — погладить и эту, но сразу же отдернул: спина была твердокаменная и холодная! Вовсе это не овца, а большой серый валун. Мати огляделся: овцы и береговые камни перемешались, попробуй отличи. Те, что ели, надо думать, были овцы, а другие, неподвижные, — верно, валуны. Мати присел на камень поменьше. Но тот задвигался, поднял голову и сказал: «Бе-э!»

— Доброе утро, ваше городское величество! — послышался сзади веселый бабушкин голос. Она стояла у калитки, а лицо ее сияло.

— Бабушка, на берегу куча овец, — растерянно произнес Мати.

— Не больше вчерашнего — три овцы и два ягненка, ровно пять. А все остальные — валуны.

Мати уставился на нее круглыми от изумления глазами.

— Столько камней! Как она сюда попали за одну ночь?

— Валуны были здесь всегда, — ответила бабушка, — но когда вода в море поднимается, она их закрывает. Тогда идут дожди. А когда море уходит, камни появляются, и наступает теплая погода.

Это объяснение Мати понравилось, берег и правда сегодня был куда просторней, чем раньше, а камней появилось — прямо как грибов после теплого дождя. Еще больше их было в воде у берега. Море убежало далеко — значит, будет тепло и сухо!

Бабушка подошла к овечке, похлопала ее по спине, дала кусок хлеба и надела ей на шею веревку.

— Бабушка, куда ты ее ведешь? — встревожился Мати.

— Сегодня будем их стричь, — сказала бабушка и повела овцу на скотный двор. Остальные овечки перестали есть, забеспокоились и, толкаясь, побежали за подругой.

— Стойте, стойте! Куда понеслись! — осадила их бабушка и закрыла калитку. — Подождите, погуляйте пока по бережку. У нас в парикмахерской очередь.

На дворе появился дед — пришел помочь бабуле. Он уложил овцу на бок и связал ей ноги.

— Тихо, тихо, — уговаривал он овечку. — Никто тебя не обидит! — Дед сел на траву. Большими руками он поддерживал овечью голову.

Овца таращила глаза и тяжело дышала.

— Она же боится, — посочувствовал ей Мати: он по себе знал, что стрижка — занятие довольно противное.

— Малышка — ей всего пять месяцев, — объяснила бабушка. — Еще ни разу не видала, как их тут чекрыжат. — С ножницами в руках она опустилась на колени рядом с овцой.

— Бороденку долой! — весело скомандовал дед.

Бабушка начала с шеи. Осторожно срезала один завиток за другим. Ножницы проворно щелкали, а бабуля тем временем говорила:

— Мягче ягнячьей шерсти нет. В старину, когда шерсть чесали и пряли дома, из нее делали кофточки и носочки малышне. А теперь на фабрике все в одну кучу валят. Несешь шерсть — получаешь взамен пряжу. И знать не знаешь, с чьей овцы.

Стриженая овечка выглядела чудно, будто девушка с белой лебединой шеей и в толстой серой шубе.

Овца подняла голову и заглянула Салме в глаза — может, хватит?

— Потерпи еще немного! — успокоила ее бабуля и принялась стричь широкую спину. Крупные клочья ложились на траву пышным мягким ворохом.

— Вообще-то овец перед стрижкой моют, — продолжала бабушка, — но я боюсь. Море еще холодное. Вдруг простынут. Лучше положу шерсть в ванну, да отнесу к морю, там с порошком и отмою.