Хью Лофтинг - Опера доктора Дулиттла

К счастью, все произошло наоборот. Начиная с того дня музыкальные и театральные журналы не писали ни о чем, кроме как об опере Доктора Дулиттла. В других музыкальных театрах ставили новые и старые оперы и оперетты, но критики упрямо обходили их вниманием. Они спорили только о птичьей опере.

Но пока никто не мог предвидеть такого грандиозного успеха.

На следующий день поутру доктор попросил принести ему газеты. Вы знаете, как взрослые читают газеты — от корки до корки. Доктор Джон Дулиттл тоже обычно читал их начиная от речей в парламенте и кончая прогнозом погоды, который обычно не сбывается. Но в тот памятный день он жадно читал только театральные рецензии.

Мнения критиков разделились. Одни хвалили оперу, другие ругательски ее ругали. Один из критиков даже назвал птичью оперу почему-то «революцией в музыке». Другой кричал: «Обманщик! Жулик!»

«Нас надули, господа, — писала одна из газет, — надули самым бессовестным образом. И кто? Стыдно признаться — нас провел никому не известный владелец зверинца по имени Джон Дулиттл. Мы поверили его обещаниям и пришли на премьеру. И что же мы увидели на сцене? Полсотни жалобно пищащих птиц и „оркестр“ из швейной машинки и садовой лейки. Ей-богу, если бы он добавил в „оркестр“ еще десяток-другой ворон и полдесятка кастрюль и сковородок, его так называемая опера не стала бы хуже, потому что хуже уже некуда».

Однако большинство газет вело себя очень осторожно — они не спешили высказывать свое мнение, чтобы не попасть впросак. Как ведь бывает — скажешь, что все это чушь, а тут критики поднимут вой — гениально, ново! И никто больше к твоему мнению не прислушается. Поэтому большинство газет поступало по правилу: если ничего не смыслишь в деле, молчи, жди, когда выскажутся умные люди, а потом взахлеб повторяй то, что они сказали.

Но на этот раз загвоздка была в том, что и умные люди не спешили выразить свое мнение.

Как бы то ни было, опера доктора Дулиттла стала самым модным представлением в Лондоне. В театре «Регент» негде было яблоку упасть. В музыкальных салонах только и говорили, что об опере доктора Дулиттла. Паганини осаждали критики и газетчики. Музыканты и композиторы разделились: одни состязались в том, кто лучше расхвалит оперу, другие состязались в числе бранных слов, которые они обрушат на голову несчастного доктора Дулиттла.

Хотя, по правде говоря, доктор Дулиттл отнюдь не чувствовал себя несчастным. Скорее наоборот — он давал представление за представлением, доставлял радость зрителям и был вполне счастлив.

А газеты продолжали строить догадки: кто же такой доктор Дулиттл? В самом ли деле он умеет разговаривать со зверями и птицами, как утверждает маэстро Паганини?

Газетчики охотились за доктором Дулиттлом, чтобы хоть что-то разузнать о нем. Вокруг дома, где он поселился с птицами, и вокруг его циркового фургона с утра до вечера стояла толпа. Джон Дулиттл переодевался, убегал, прятался, но ничто не помогало, пока его не выручил силач Геракл. Нет, он не бросался с кулаками на зевак и вездесущих газетчиков. Он запихивал себе под рубашку подушку, водружал на голову цилиндр, усаживался в фургоне и через распахнутую дверь отвечал на все вопросы.

Как ни странно, с помощью такого нехитрого фокуса удалось провести настырных газетчиков. Правда, газеты запестрели необычными суждениями «доктора» о музыке, настолько необычными, что знатоки только качали головой. Дело в том, что силач Геракл ничего не смыслил в музыке и не мог отличить одной ноты от другой.

Больше других успеху доктора Дулиттла радовались его звери. Каждый вечер артисты «Пантомимы из Паддлеби» отвешивали последний поклон публике, шли в костюмерную, переодевались, а вернее — раздевались, и обсуждали театральные новости. В конечном счете все их разговоры переходили на дела доктора.

— Как бы нам сделать так, — говорила Крякки, — чтобы наш доктор не пустил на ветер те деньги, которые он заработает на опере? Я не знаю, какой договор он заключил с театром «Регент», но публика каждый вечер заполняет зрительный зал до отказа, а билеты стоят недешево. Я не умею считать так хорошо, как сова Бу-Бу, но уверена, что доктор заработает. — Тут она задумалась, видно собираясь назвать умопомрачительное число шиллингов и фунтов, но в конце концов сказала то, что ей казалось более точным: — Доктор заработает на опере кучу денег!

О’Скалли стаскивал с себя костюм Пьеро и внимательно слушал утку. При словах «кучу денег!» он даже вздрогнул. С арифметикой он был не в ладах, слова «сто», «тысяча», «миллион» ничего ему не говорили, но «куча денег» была ему понятна. Он уже успел представить себе гору золотых и серебряных монет выше человеческого роста. Но тут он вспомнил, что в цирке работает не один доктор, а целых восемь человек, и гора в его воображении стала быстро уменьшаться.

— Не забывай, — сказал он, — что все эти деньги надо разделить с силачом Гераклом, акробатами братьями Пинто, клоуном Хоупом, владельцем кукольного театра, Мэтьюзом и Теодорой. Так что доктору достанется не вся куча, а только ее восьмая часть.

Крякки с удовольствием посмотрела на себя в зеркало и с неудовольствием на посмевшего перечить ей О’Скалли.

— Все зависит от высоты кучи, — недовольно крякнула она. — В любом случае, он заработает достаточно, чтобы безбедно жить в Паддлеби. — Она мечтательно прищурила глаза и добавила: — А может быть, и больше. Лишь бы он не вздумал снова устраивать приют для престарелых лошадей или бездомных кошек.

— Старый добрый Паддлеби! — вдруг с тоской заскулил пес. — Как же я соскучился по нему!

— Бедный наш дом, — вздохнула Крякки. — Никто за ним не ухаживает. Боюсь, что там скоро рухнут стены.

О’Скалли стянул наконец с себя костюм Пьеро и надел золотой ошейник. Это была единственная одежда, которую он постоянно носил. Золотым ошейником его наградили за спасение похищенного пиратами рыбака, и пес очень гордился им.

— Вот бы сейчас пробежаться по мосту, заглянуть на рынок, а потом поохотиться на крыс возле реки.

Хрюкки все это время безуспешно пытался снять с головы парик, который Теодора посадила на клей. Наконец парик с трудом оторвался от его макушки.

— Будь проклят этот клей! — взвизгнул от боли Хрюкки. — Неужели Теодора не может придумать ничего получше, чтобы закрепить парик у меня на голове? Не могу же я терпеть такую боль каждый раз, когда мне приходится его снимать! — Он потер рукой макушку и грустно добавил: — А я скучаю по грядкам с овощами. Они уже небось совсем одичали и заросли сорняками. Поскорее бы доктор заработал эту вашу кучу денег, чтобы мы вернулись в Паддлеби.

— Это вовсе не наша куча денег, — справедливо возразила Крякки, — а публики. Вот когда публика заплатит за билеты на наше представление, тогда куча и вправду станет нашей.