Энрико Новелли - Чуффеттино

— Иду… простите, — я поскользнулся и чуть было не упал. Сию минуту.

— Браво! — сказал волк, беря бутылки из рук мальчика и ставя их на стол. — Сейчас мы устроим веселую выпивку.

— Поверь, Чуффеттино, что мы тебя искренно полюбили, — произнесла волчиха, вздыхая и делая нежные глаза.

— А я-то вас, — ответил Чуффеттино, протягивая свой стакан хозяину дома, который наполнил его до краев вином из бутылки с желтым ярлыком. — Я полюбил вас обоих от всей души. За ваше здоровье!

— За твое! — в один голос проговорили волки, поднимая свои стаканы с вином, налитым из другой бутылки.

— Чтобы вы прожили еще тысячу лет!

— И ты также, Чуффеттино.

Волчиха вновь наполнила стаканы и, выпив, сказала с благодушной улыбкой, сладким, слегка уже начинающим пьянеть голосом:

— А что же ты не пьешь еще, моя прелесть?.. Не церемонься, сокровище мое, — выпей!

— Вы думаете? — спросил Чуффеттино. — Что же, хорошо, я выпью еще! — И он залпом опорожнил второй стакан.

— А теперь иди спать! Живо, — скомандовал волк. — На нашей постели тебе будет отлично.

— Да, да… иди, иди спать, радость моя…

Чуффеттино не заставил себя уговаривать, — ушел в соседнюю комнату, взобрался на кровать, которую ему указали, закрылся одеялом и стал напряженно прислушиваться. Волчья чета сначала громко зевала, потом начала как-то странно повизгивать, тявкать и четверти часа не прошло, как спала уже крепким сном, и так громко и страшно храпела, что скоро в лесу поблизости волчьей хижины не осталось уже ни одной птицы. Все они улетели, напуганные этими ужасными звуками.

Убедившись, что водки слали крепким сном, Чуффеттино тихонько, на ципочках, задерживал дыханье, сполз с кровати, бросился в соседнюю комнату, и, сделав едящим две страшных гримасы и дав пинок ногой лежавшей на пороге кошке, распахнул выходную дверь, стремительно выскочил из нее и кинулся бежать прочь от страшной избушки. В лесу, сквозь ветви деревьев уже пробивались первые лучи восходящего солнца. Свежий утренний воздух и сознание избегнутой смертельной опасности привели мальчика в бешено-радостное настроение. Он во всю прыть мчался по лесной тропинке, высоко вскидывая ногами и проделывая самые невероятные прыжки и скачки. По временам он останавливался и напряженно прислушивался, ему казалось, что откуда-то доносились быстрые шаги, треск ломающихся веток. Но это только казалось его испуганному воображению. Волчья чета продолжала спать крепким сном и не скоро должна была проснуться.

Чуффеттино бежал долго. Кончился лес, за ним — огромное свободное пространство, целая долина, перерезанная в некоторых местах полосами возделанных, зеленеющих полей. Под лунами сверкавшего теперь во всем своем блеске солнца, доля эти казались изумрудными. Чуффеттино показалось, что дорога, обсаженная с двух сторон деревьями, белой лентой вившаяся вдали — была ему знакома.

— Ну, конечно! — воскликнул он, — это та самая дорога, которая ведет от моря в Коччапелато. Вот хорошо-то! Но как это я мог пробежать столько миль так быстро? Ведь это значит, что я уже совсем близко от дома! — И он пошел по этой дороге. Но с каждым шагом, приближавшим его, как ему казалось, к дому, его радость уменьшалась.

— Да, — говорил он себе, — возвратиться домой хорошо, но попадешь опять в ученье к дядюшке Теодору, опять раздувать меха или поступишь в аптеку… или снова ходить в школу… Весело, нечего сказать!.. Как подумаешь об этом хорошенько — так не очень-то радостно сделается на душе… Счастливцы, кто может всю жизнь странствовать и ничего не делать! Сколько можно увидать новых стран, как весело можно проводить время!.. Плохая наша участь — нас, детей!

Рассуждая так, он шел все дальше и дальше и с каждым шагом, с замиранием сердца думал, что вот-вот скоро он и дома. Но он прошел уже порядочное расстояние, а Коччапелато все еще не показывалось. Сначала это его удивляло. Мало-по-малу его охватило беспокойство. Ему сделалось жутко. Дорога была так длинна, а кругом все было так безлюдно, так тихо-тихо…

И вот, наконец, далеко впереди он увидал стены какого-то города, крыши домов и высокие трубы, из которых поднимались вверх густые столбы черного дыма.

— Это не Коччапелато. Разумеется, не Коччапелато, — рассуждал Чуффеттино. — Но это, во всяком случае, город, а в городе живут люди и эти люди наверно дадут мне что-нибудь поесть, — и через несколько минут мальчик уже был перед ворогами незнакомого города и собирался войти в них, когда неожиданно из будки, помещавшейся у городской стены, вышел человек необыкновенно высокого роста, чуть ли не с колокольню. Он поднял Чуффеттино за ноги, точно это была какая-нибудь кукла, и спросил его хриплым, глухим голосом.

— Говори — кто ты и откуда?

— Я — Чуффеттино, — громко ответил мальчик.

— Говори тише!.. Чуффеттино… Чуффеттино… не знаю, что это такое за штука…

— Я — не штука, я — мальчик.

— Все равно, я тебя не знаю.

— И я вас тоже не знаю.

— Говорю тебе: говори тише! Куда ты идешь?

— Я иду домой. Но отчего надо говорить так тихо? Разве здесь кто-нибудь поблизости спит?

— А, теперь я понял, — проговорил великан, ставя мальчика на землю. — Ты пришел сюда учиться.

— Я??!.. Учиться??!..

— А что же другое может делать мальчик в «Городе Ученых»? Молодец! Это — похвально. Ученье — хорошая вещь! Только смотри — будь осторожен. Не стучи каблук ми, когда будешь итти по улицам…

— А вы сами что здесь делаете? Вы кто?

— Я — стороне. Сторожу́ эти ворота, чтобы не пускать в город никого, кто бы мог помешать там работать. Прощай, мальчик! Да будет тебе наука легка.

— Нет, этот город не для меня, — говорил себе Чуффеттино, идя по его тихим и пустынным улицам.

— Совсем не для меня, — продолжал он рассуждать, останавливаясь по временам, чтобы прочесть по складам (мальчуган бегло читать еще не мог) надписи, во множестве красовавшиеся на углах улиц. Надписи эти были такого рода: «Да сгинет невежество», «Наука — источник всякого человеческого благополучия», «Тот, кто не любит учиться, не достоин жить на свете». «Да здравствует грамматика».

Чуффеттино, разбирая по складам, бормотал про себя:

— Только бы мне поскорее выбраться из этого скверного города. Съем что-нибудь и тотчас же вон. Здешний воздух мне положительно вреден. Если прожить здесь с неделю, то, наверно, получишь чахотку.