Александр Жарков - Ключ разумения

Это наотдохновинившийся Живодёр опыты с последним оставшимся динамитом производил, сам свой дом подрывал, едва жив остался, зато врагов много полегло – это он спьяну свою обслугу и верных ему гвардейцев за врагов посчитал. А парк, а звери, расхваленные Колобриолем? Обезьяны и хищники давно попередохли, цветники и лианы завяли, тропические деревья, да и простые наши берёзки-дубы, на дрова повырубали, правда, по оставшимся какие-то макаки прыгали: не обманул Метьер. Подманили одну куском хлеба – оказался человек одичавший и обезумевший, хлеб чуть не вместе с рукой подающего проглотил. Закручинился Алекс: какая земля и подданные какие достаются ему в управу. «Ну, Метьер, ну, друг! – размышлял, сидя на камне и опершись на меч, Алекс. – Да и друг ли? Уж больно всё это на ссылку похоже! Да и дед с бабкой… теперь уж с бабкой. Не родные и есть не родные! Как они быстро Метьера своим признали! А меня… будто и не родился я в Кевалиме, и детство не провёл! Будто это не они по мне скорбели. Да, видно, только об одном хлопотали: наследник был им нужен, и вот он появился – истинный, родной по крови. А я кто теперь? А как был сирота, так им и остался! Тут же, мгновенно, забыли про меня! Ни дед, ни бабка провожать не вышли!» И горючая тоска, как змея, пустила в сердце Алекса яд свой смертельный. Тоска, смешанная с обидой. И слёзы полились из глаз несостоявшегося кевалимского короля. (А дед при его уходе при смерти лежал, и бабушка отойти от него боялась: не умер бы без неё, но уходящим платочком из окна махала. А сколько она слёз пролила, пока Алекс принцессу свою искал, и почему САМ сейчас проститься не зашёл – не могла понять!)

Войска – не гортанцы, а кевалимские добровольцы – за неимением кого воевать, не захотели жить в разорённой Деваке.

– Говорили, будто тут и порох, и иллистричество, и всякая циливи-закция, а тут ни…, хужее, чем у нас! – и ушли обратно в Середневековье.

А Алекс и несколько близких ему воинов и выбравшиеся из нор местные, захотевшие быть поближе к новым властям, пошли с ним во дворец, чтоб провести первое заседание Государственной Думы. И вечный Дед-Насквозьвед из норы выполз. Ноги у него совершенно отказали, и он был до пояса парализован, но всё же ползал, и говорил, хотя и с трудом и еле слышно, но зато одну чистую правду! И он пополз ко дворцу: «как, мол, жить дальше, и что делать?»

Кто только не вошёл в первую госдуму: кто первым пришёл, тот и вошёл! И вельможа бывший, и ремесленник, и пастух. Был даже один горький пьяница, но оч-чень большого ума человек! Все захотели при новом короле быть. Сначала решили день коронации назначить, и о королеве похлопотать.

– А вот этого не надо! – рубанул ребром ладони по круглому столу Алекс.

– Да как же без бабы в хозяйстве? – не понял крестьянин.

– Стар я! – буркнул Алекс, и вопрос о королеве завис в воздухе. Решили пока элементарно могилы засыпать, чтоб торчащие ноги-руки спрятать, да дворец начать восстанавливать.

– И проломы в Стене позатыкать, чтоб никому неповадно! – выкрикнул Дед-Насквозьвед.

Тут на пороге, как всегда, из воздуха, возник Чёрный Гортан. Вообще он со своей братвой то появлялся, то исчезал, видимо, на Фею отвлекался. Но совсем не пропадал, нравился ему Алекс простотой своей, и судьбою такой романтической.

– Хочешь, – сказал он, – я тебе из своих воинов рабочих понаделаю, выгодно: кормить-поить не надо…

– Рабочие руки нужны: вон сколько отстраивать заново. Ведь всё пожгли в голодные годы и поломали за тридцать лет-то, мало ли! – сказал горький пьяница.

– Рабочие руки? – загорелся Гортан. – Одни только руки? Вот это идея!

…И много-много ротозеев-любителей сбегалось наблюдать, особенно по первоначалу, как одни только руки, без головы, ног, и вообще туловища, и подметали, и камни таскали, и всё прочее делали! Одна беда: исчезали эти руки в самые неподходящие моменты, когда Гортан о чём другом задумывался. А потом и совсем исчезли, вместе с Гортаном: привык он шашкой махать, а домики из камешков складывать скучно показалось, а может, Фея опять…

– В общем, он нам не докладывался, – констатировал пьяница. (Бывший уже, конечно. Ни грамма отдохновина больше, ни рюмки!)

– Значит, будем своими силами. И понадёжней это, – сказал Алекс.

– Только других от работы отвлекали… неестественностью своей. Если появятся, пусть лучше рубежи наши охраняют! – добавил БП (Бывший пьяница), ставший главным алексовым советником и правой рукой.

И сам Алекс по старой привычке становился то дворником, то камнеукладчиком, чего многие одобрить не могли.

– Ты король! – говорили ему.

– Я ещё не коронован. Вот обустроим Деваку, тогда и покоронуете… если будет за что. – Ох, по-прежнему не хотел быть Алекс королём!

Так прошло три с половиной года. В трудах. В восстановлении. А правили пока совместно: госдума. Всё ждал чего-то Алекс, да Единому Неведомому Богу молился. А из Середневековья ни слуху, ни духу. И вот: НАГРЯНУЛИ.

…Сегодня словно что-то нависло над ним, когда он сидел на верхотуре, вытачивал топором крест из дерева – такой приснился ему сегодня во сне: он строил часовню Единому Неведомому Богу. В этой часовне он хотел поставить гроб с телом Кэт, которую не забывал ни на минуту. И вот он почувствовал: что-то нависло, а внутри что-то закипать стало. Какое-то предчувствие чего-то радостного и необычного, будто новая песня зрела. (Стихов и песен он после смерти Кэт не писал). И он понял, ч т о нависло: сегодня пятьдесят лет ему стукнуло! Но радостно ли это, и, тем более, необычно? Значит, есть что-то другое.

И вот там, внизу, некоторое скопление народа. Видно, поздравить его пришли. Эх, без очков ныне Алекс – разбился подарок Метьеров, но смотрит, пришурясь. Кажись, там бывший пьяница, а ныне первый советник, стоит во главе толпы – ведь только ему он однажды свой день рожденья открыл. Да нет, не только ему, подзабыл ты, принц старый… Вон, вон рядом стоит друг давнишний, сердешный, ныне король Кевалимский, Колобриолем ране прозываемый, лёгок на помине! А с ним девушка молодая – не дочь ли его? – и, видно, говорят о нём и показывают на него. И вдруг, как плащом, взмахнуло что-то над ним, как крылом осенило – и прозрел он, совершенно прозрел. И ясно увидел он и пьяницу, и Метьера и девушку – и едва не упал вниз бывший певец. И медленно-медленно, осторожно-осторожно стал спускаться Алекс, стараясь больше вниз не смотреть, а особенно на молодую девушку, и молясь про себя так истово и искренне, как не молился никогда за пятьдесят лет, прожитых на земле…

…Сверху спустился в рабочей робе в стружках и пыли почти весь седой, можно сказать, действительно старик. Он был сильно смущён. Девушка взяла его за руку.

– Помнится, у одного менестреля по прозвищу Гистрион была песня о пожилом рыцаре и молодой даме его сердца, – сказала она, застенчиво и осторожно улыбаясь. – Я надеюсь, мой возраст не станет помехой нашему счастью. – Она заглянула ему в глаза, и голос её наполнился слезами: – Я не хотела молодеть. Это всё ба-а-бабушка-а…