Александра Ермакова - Прорывая мрак времён

Глубоко вдохнув, Катя втягивает голову в плечи. Прячет руки в карманы, спешно двигается по знакомой просёлочной тропке: извилистой, ухабистой и по шаткому деревянному мосту через приток Дона — Койсуг.

Как в песне: «И у чёрта, и у бога, на одном видать, счёту. Ты российская дорога — семь загибов на версту».

На небе ни облачка. Погода не балует дождями, земля иссохла и потрескалась от зноя — пыль клубится, забивая нос. Как назло, по пути ни тенечка, ни колонки.

Изнывая от духоты, Выходцева упорно идёт в деревню — плевать на всё. Нужно домой! Войдя в Сноёвку, оглядывается — ничего не изменилось, словно не уезжала. Море зелени: раскидистые яблони, груши, вишни, сливы; сор-трава, полынь… Собаки, как по команде, поднимают лай, от дома к дому — одноэтажных, деревянных: часть — ветхих, державшихся на честном слове и заросших диким виноградом. С прохудившимися стенами, обвалившимися крышами, зияющими дырами вместо окон и дверей.

Со всех сторон раздаётся кудахтанье, блеянье коз. Негодование подкатывает волной — всё будто вопит: «Глядите! Катька приехала!»

Слава богу, соседей не видно. Время обеденное. Аборигены сидят дома, прячась от солнцепёка. Есть ещё дачники, как её семья, но такие появляются на выходные с вечера пятницы до воскресенья, а сегодня понедельник.

Хорошо. Меньше глаз — меньше вопросов.

Ноги становятся тяжелее. Каждый метр, приближающий к дому, даётся с трудом. Точно одерживает очередную победу на олимпийских играх, с надрывом и треском в жилах. Глубоко вздохнув, Выходцева замирает. Светло-бежевый дом с бордовыми ставнями и крышей пустой, безликий. Пристроенный гараж затворен, но без замка. Цветочные клумбы — гордость матери: роскошная красочная палитра покрывает палисадник, но сейчас кажется, что растения, предчувствуя недоброе, склоняют бутоны.

Милиции не маячит, беготни, суеты нет, значит, никто не хватился Выходцевых. Что ж, криков соседи могли и не услышать.

Озноб пробирает до костей. Перетерпев спазмы в груди Катя медленно ступает дальше. Принюхивается — живых нет, трупный смрад — есть. Запах ламии нестойкий — рассеивающийся. Значит, тварь ушла. Хотя, возможно, поблизости затаилась.

Дрожащей рукой открывает металлическую калитку — она протестующе скрипит в ответ. Катя испуганно прислушивается к напряженной тишине… Проходя мимо палисадника, рывком отдирает покосившуюся деревянную палку. Пригодится — вместо кола, вон даже с одной стороны заострена. Ударом об колено ломает пополам. Снимает с плеч рюкзак, оставляет у дома и осторожно двигается дальше. Прислоняется к входной двери. Нащупав холодную ручку, неспешно тянет. Закрыто.

Скользит рукой в щель под козырьком и достаёт запасной ключ. Щелчок…

Сжимая в руках по колу, двигается в сторону достроенной комнаты и в ужасе замирает. Будто в фильмах ужасов вся кухня залита кровью. Разводы на полу. Куски, ошметки… Отпечатки рук на светлых стенах, с длинными полосами от пальцев, точно жертву тащили, а она тщетно пыталась уцепиться хоть за поверхность. Чёртов спецэффект мелькает заезженным кадром: кровь, кровь, кровь… Словно не ламия, а потрошитель поработал! Большой кухонный нож и оторванная телефонная трубка, разбитая на мелкие осколки, валяются заляпанные красными сгустками на полу.

Позади раздаётся стук. Трупная вонь касается носа. Обдаёт холодом, кожа покрывается мурашками. Чутье кричит, срывая голос: «Бей!»

Выходцева, крепче стискивая колья, с разворота втыкает в возникшего из ниоткуда кровопийцу. Тварь лёгким движением, — схватив одновременно за оба запястья, — отражает нападение. Сдавливает с такой силой, что Катя непроизвольно разжимает пальцы. Оружие со стуком падает и откатывается в стороны. Рядом вжикает воздух — кулак ламии обжигает скулу. От удара сносит назад — перед глазами проносится сноп искр. Выходцева, отлетев, гулко бьётся затылком о стену и обессиленно сползает на пол. Голова трещит. Звон в ушах не смолкает — кровопийца безжалостно тянет за волосы вверх. Ахнув, Катя вцепляется в руки мучителя, а тело будто само живёт — жилы трещат, кожа растягивается. С гибкостью кошки заставляет извернуться, чиркнуть когтями по ламии и лягнуть на «авось». Хрусту ломаемых костей противника вторит его истошный вой, но вскочить Выходцева не успевает. Кровопийца хоть и отпускает, но вмиг очухивается — ожесточённо пинает, сбив с ног: Катя сжимается в комок, прикрывает голову, гася удары.

— Дрянь полукровная, — распалившись, хрипит ламия. Хватает стул и шибает им по спине — он с треском разлетелся. Выходцева жалобно всхлипывает. В руках кровопийцы остаются обломанные палки. Недобро оскалившись, бьёт ими так, что невозможно уследить за движениями. Каждое соприкосновение отдаётся в теле волнами жгучей боли. Слёзы разъедают глаза. Прикрыв голову, Катя опять сворачивается в позу эмбриона. На губах — солоновато-сладкий привкус, слегка отдающий металлом.

Чувствительность притупляется. Сознание меркнет. Подступает темнота…

Запал ламии угасает, побои прекращаются. Катя через не могу разлепляет опухшие веки. Карусель звёзд на фоне красной пелены затмевает взор. Окровавленный пол… Нож метрах в трёх… Взгляд скользит мимо. Один кол — далеко, а вот другой… под ногами кровопийцы. Катя поднимает голову. Ламия скалится — клыки удлиняются, чёрные бездонные глаза сверкают лютой злобой. Отшвырнув палки, приседает на корточки:

— Не мечтал, что приедешь, — неожиданно мягкий голос обволакивает, проникает в сознание точно слова опытного гипнотизёра. Неопределенно встряхивает головой: — Оказывается, нужно просто вежливо пригласить.

— Где… — Катя заходится кашлем — боль пронзает от каждого содрогания.

— О! — наигранно радуется кровопийца. — Счастливая семья?.. — вскидывает брови. — Нам было весело!

Мысли ускользают, язык не слушается, тело сотрясается от беззвучных рыданий. Упершись руками в пол, Выходцева садится и утирает лицо от жгучих слёз. Смачный плевок шмякается рядом, но Катя и бровью не ведёт. Еле выдавливает:

— Где их тела…

Ламия вскакивает с такой прытью, что глаза улавливают лишь момент, когда тварь оказывается совсем рядом — вновь, схватив за волосы, тащит:

— Лучше расскажу, как всё было…

Катя едва не утыкается лицом в пол, успевает перевернуться на спину. Давясь очередной порцией слёз, скользя по возмущенно скрипящему линолеуму, выискивает ближайшее оружие. Онемевшими пальцами зацепляет кол, судорожно стискивает. Шанс — единственный и последний. Покалывание бежит по телу, как мороз по коже — силы возвращаются.

— Вот здесь… — кровопийца дёргает к себе, опаляя шею ледяным дыханием. Катя, закричав, подаётся наверх, но ловко извернувшись, всаживает в ламию древко. Лицо монстра искажается гримасой боли и недоумения. Вцепляется скрюченными пальцами в плечи Выходцевой, словно клешнями. С алых, подрагивающих губ слетает посмертный хрип. Катя из последних сил рывком вдавливает торчащее древко глубже. Ламия качнувшись, падает, как подкошенный. Выходцева отступает. Упершись спиной в стену, сползает на пол. Дыхание вырывается с клокотом, в горле пересыхает. Янтарное пламя охватывает обездвиженное тело ламии и, испепелив, угасает, так же, как появилось — извне.