Анна Никольская - Про Бабаку Косточкину

«На дядю Азамата из солнечного Татарстана он несильно похож, — думаю. — У того глаза узкие, а скулы — наоборот. А у этого — кудрявый чуб, как у Есенина. И зачем он роется в Костиных вещах?»

«В детские носки обычно кладут самое ценное, — говорит мужчина со знанием дела и шурует по верхним полкам шифоньера. — Одна женщина из сороковой квартиры прятала в носках золотые коронки. А один мужчина — платиновые слитки». — «А мы в них ничего не прячем, мы их штопаем, — говорю я, и мне несладко: спина ноет, комбинезон жмёт, а противогаз на нос давит. — Вы — не дядя Азамат, — говорю». — «А кто же?» — в усы ухмыляется мужчина. У него под носом торчали лохматые усы — как у персидской кошки. «Вы хуже. Вы — незваный гость!» — «А ты смекалистый пострелёнок, — мужчина оглядывает меня с головы до пят, но хвоста всё равно не замечает. Он кладёт в чемодан Костину бобриковую шапку. — Я тебя за это небольно убью. Чикну ножичком — и готово». «Зачем, — спрашиваю, — ножичком?» — и опускаюсь на все четыре лапы от удивления. А шерсть, наоборот, от изумления дыбом под комбинезоном становится. «У меня заведено железное правило — свидетелей убирать подчистую».

Мужчина перемещается в гостиную.

Я — за ним.

Его цепкий взгляд падает на трюмо, а потом на сервант. «В сервантах жильцы дома обыкновенно хранят облигации или чеки на предъявителя. А у вас тут одна пыль, вы какие-то недомовитые», — расстраивается мужчина, а сам исподтишка вынимает перочинный ножичек из кармана. И бочком на меня, бочком.

«А вы загляните под палас, — я ему подсказываю. — Наш папа недавно выиграл „Жигули“ десятой модели в телевикторине. Он туда спрятал выигрышный купон». — «Правильно, мальчик, — радуется мужчина. — Зачем твоему папе „Жигули“? Мне они гораздо нужнее. Я на них, может, займусь частным извозом. Они мне, может, счастливый шанс в жизни», — и на радостях лезет под палас.

«Счастливый, счастливый», — говорю, а сама ловко так сворачиваю палас в ролл унаги-маки. Я когда в японской контрразведке работала, научилась. У мужчины из паласа торчат только ноги и голова — вылитый копчёный угорь. Он шевелится и кричит: «Не балуйся, мальчик! Отпусти меня!» — «Не мальчик я тебе, дядя, — говорю и стягиваю противогаз с морды. — Косточкина я Бабака. Ну да это ничего, ты ведь тоже не дядя Азамат».

Вздохнула я полной грудью, сняла комбинезон, гляжу — а мужчина мой в обмороке. Нервы не выдержали у трудового человека.

— Ну, а потом что? — нетерпеливо спрашивает оперативник. Глаза у него сверкают — юный, оперативный такой.

— А потом, когда он в себя пришёл, я с ним провела разъяснительную работу. «Воровать, — говорю, — Иван Иванович, плохо. В королевстве Саудовская Аравия ворам и тунеядцам головы рубят мечом».

— Стоп, стоп, стоп! — горячится оперативник. — Почему Иван Иванович? Вы видели его паспорт?

— Зачем паспорт? — пожимает плечами Бабака. — Он сам мне представился на кухне за чаем: Иван Иванович Иванов, 1980 года рождения.

— Вы ещё и чай вместе пили? — ужасается мама.

Бабака снисходительно улыбается:

— Екатерина Алексеевна, вы меня как женщина женщину поймёте. Я же когда у него награбленное конфисковывала, он мне лапы целовал, венцом творения называл и двигателем прогресса! Положительный оказался человек. Во всех отношениях. Гербарии собирает, как мы с Костиком…

— Всё ясно, — говорит оперативник. — Вы, Бабака, простите, хоть и говорящая собака, но далеко не дальновидная. Вас этот грабитель и вор вокруг пальца обвёл, а вы и уши развесили. Иван Иванович он, как же! Чёрта с два! Будем составлять фоторобот.

Мама и я — мы грустно глядим на Бабаку. Она, конечно, на общем фоне собака умная, но факт остаётся фактом: грабителя Бабака профукала. Хорошо хоть догадалась изъять ценности. Простодушный всё-таки народ эти собаки.

В прихожей раздаётся звонок, и мама идёт открывать.

— Здравствуйте, а Бабака дома? — слышу я незнакомый мужской голос.

— Она сейчас занята, — строго отвечает мама. — А вы кто? Родственник?

— Знакомый. Да вы не волнуйтесь — вот мой паспорт…

На некоторое время в прихожей воцаряется гробовое молчание. Рука оперативника тянется к кобуре.

— Передайте ей вот это, — снова слышится мужской голос. — Всего хорошего.

Мне не терпится, и я кричу из кухни:

— Кто там приходил?

На пороге появляется мама с охапкой красных, жёлтых, оранжевых и бордовых листьев:

— Это тебе, Бабака… От Ивана Ивановича…

— Стой, стрелять буду! — оперативник срывается со стула.

— А я вам что говорила? — вспыхивает Бабака и идёт за вазой в гостиную.

Гульсаре Сейдахметовне, нашей учительнице по русскому и литературе, дай только карты в руки — сразу заставит писать сочинение.

И хорошо ещё, если на свободную тему, — так нет! Выдумка у неё что надо! Недаром она родом из Выдумляндии. У неё про это даже в паспорте, в графе «Место рождения», было записано. Пока она его не потеряла на первомайском субботнике.

Рассеянный народ эти женщины средних лет. Мы всей школой искали тогда паспорт, даже дворник дядя Сёма подключился и капитан милиции с ищейкой. Дядя Сёма, помнится, сказал в тот день:

— Канул паспортишко в Лету.

А ищейка понюхала асфальт и добавила:

— Ищи его теперь, свищи!

Теперь Гульсаре Сейдахметовне грозят экстрадицией [5] Экстрадиция — отправка иностранного преступника на его родину. обратно в Выдумляндию. Но она железная женщина — крепится, и школа её всецело поддерживает. Директор — рисковый, благородный человек — ради Гульсары Сейдахметовны пошёл на должностное преступление: прописал её в каморке за актовым залом. Какая-никакая, а жилплощадь — шесть квадратных метров.

— Сочинение — это вам не какое-нибудь изложение или диктант. Диктант — не вертись, Колготкова, — любой стоеросовый телепень [6] Стоеросовый телепень — болван, тупица ( выдумляндский сленг). напишет, у которого ручка в руке держится. А для сочинения — Христаради, вон из класса — мозг нужен, как у Ломоносова.