Оскар Уайльд - Сказки

С этими словами посол Соединенных Штатов поставил бутылочку на мраморный столик, запер дверь и лег в постель.

Дух обомлел. С минуту он стоял неподвижно, затем в гневе схватил склянку, швырнул ее на пол и понесся по коридору, глухо стеная и излучая зеленое сияние.

Он достиг уже большой дубовой лестницы, когда отворилась боковая дверь, на пороге показались две маленькие фигурки в белом – и огромная подушка просвистела над его головой. Времени терять было нельзя. Дух использовал четвертое измерение как средство к побегу и скрылся в деревянной обшивке стены. В доме все стихло.

Очутившись в маленькой потайной комнатке левого флигеля, усталый дух прислонился к лунному лучу, чтобы передохнуть, и стал анализировать свое положение. Триста лет без перерыва вел он со славой жизнь приведения – и ни разу еще не был так оскорблен. Он припоминал все свои подвиги. Вот стоит перед зеркалом старая вдовствующая герцогиня и при виде его падает в судорогах, вот четыре горничные бьются в истерике, услышав его легкий смешок из-за портьеры нежилой комнаты; вот священник местной церкви, который до сих пор лечится от нервного расстройства, потому что однажды, когда тот выходил из библиотеки, он задул у него свечу. Вот мадемуазель де Тремульяк просыпается рано утром и видит огромный скелет, сидящий в ее кресле перед камином и углубленный в тайны ее дневника: на шесть недель воспаление мозга приковало ее к постели, а выздоровев, она стала очень религиозна и решительно порвала с известным вольнодумцем господином Вольтером.

А та ужасная ночь, когда злой лорд Кэнтервилль был найден почти задохнувшимся в своей уборной с бубновым валетом в горле?! Перед смертью он признался, что когда-то при помощи этой карты шулерски обыграл Чарльза Джеймса Фокса на пятьдесят тысяч фунтов и теперь привидение засунуло ему эту карту в глотку.

Он мысленно возвращался ко всем своим великим делам, ко всем своим жертвам, начиная с камердинера, застрелившегося в церкви при виде зеленой руки, стучащей в оконную раму, и кончая прелестной леди Стетфильд, всегда носившей на шее черную бархотку: чтобы скрыть отпечатки его пяти пальцев, оставшихся на ее белоснежной коже. Бедная леди кончила тем, что утопилась в пруду в конце Королевской аллеи. С чувством упоения, знакомого каждому истинному художнику, он перебирал в душе лучшие свои роли и горько усмехался, вспоминая то свой последний выход в сцене «Рэд-Рейбен, или задушенный младенец», то свой дебют в Великане Габене, пьющем кровь Безеля Мура, то небывалый фурор, который произвел в один прекрасный июльский вечер, сыграв на площадке в кегли своими собственными костями.

И вдруг являются эти несчастные новомодные американцы, угощают какой-то патентованной гадостью и бросаются подушками! Он поклялся достойно отомстить и до зари сидел, погруженный в глубокое раздумье.

Когда утром семья Отисов сошлась за завтраком, о привидении, конечно, говорили больше всего. Посол Соединенных Штатов был немножко уязвлен пренебрежением к своему подарку.

– Я вовсе не желал, – объяснил он, – нанести духу личную обиду и, приняв в расчет его долгое пребывание в замке, должен сказать, что бросать в него подушками невежливо.

Это весьма уместное замечание было встречено, к сожалению, громким хохотом обоих близнецов.

– С другой стороны, – продолжал мистер Отис, – если дух не хочет воспользоваться машинным маслом, придется снять с него цепи: когда в коридоре такой шум, спать совершенно невозможно.

Но целую неделю ничто не беспокоило обитателей замка. Была только одна странность – это постоянное возобновление кровавого пятна на полу в библиотеке, тем более что все двери и окна запирались на ночь на замки и задвижки. Удивлял всех и переменчивый цвет пятна: то матово-розовый, то киноварный, то темно-пурпурный, а как-то раз, когда все сошли вниз к завтраку, пятно было зеленым, как светлый изумруд! Эти цветовые изменения очень заинтересовали семейство, и каждый вечер на эту тему непременно заключалось пари. Одна маленькая Виргиния не позволяла себе никаких шуток и почему-то с печалью смотрела на пятно, а в то утро, когда оно стало изумрудным, горько заплакала.

Второе появление духа произошло в воскресенье вечером. Семья только улеглась, как весь дом был поднят на ноги невероятным шумом, внезапно раздавшимся в холе. Все бросились вниз и увидели такую картину: старые рыцарские доспехи валялись перед своим пьедесталом, а в кресле с высокой спинкой сидел дух сэра Кэнтервилля и со страдальческим видом тер себе коленки.

Близнецы явились со своими рогатками и два раза выстрелили в привидение с меткостью, достигнутой долгими старательными тренировками на учителе каллиграфии. Посол Соединенных Штатов навел между тем на духа свой револьвер и закричал, согласно калифорнийскому обычаю:

– Руки вверх!

Дух с бешеным криком вскочил и туманом пронесся через всю эту группу, задув по пути свечу в руках Вашингтона и оставив всех в полнейшей темноте. На верхней площадке лестницы он отдохнул и решил разразиться своим знаменитым дьявольским хохотом.

Не раз этот хохот оказывал замечательное действие: шевелюра лорда Рокера побелела от него в одну ночь, а три француженки-гувернантки леди Кэнтервилль так перепугались, что раньше срока и без предупреждения оставили место. Итак, дух смеялся теперь самым ужасным смехом, так что звенела старая с высокими сводами крыша. Но едва затих последний чудовищный раскат, отворилась дверь и показалась миссис Отис, одетая в голубой капот.

– Вы, кажется, не совсем здоровы, – сказала она, – я могу предложить вам капли доктора Доббельса. Если у вас несварение желудка, то они вам помогут.

Дух смотрел на склянку, весь красный от злости, и тут же хотел обернуться большой черной собакой – фокус, который принес ему заслуженную славу и, по мнению домашнего врача, был причиной сумасшествия Томаса Горна, дядюшки лорда Кэнтервилля. Но вдруг послышались шаги, заставившие его отказаться от этого ужасного плана. Он только стал слабо фосфоресцировать, испустил глухой, могильный стон и исчез как раз в тот момент, когда близнецы настигли его.

В своей комнатке дух свалился как подкошенный. Он весь дрожал от волнения: невоспитанность близнецов и грубый материализм миссис Отис смущали его, но всего больше его печалило сознание того, что он не в силах носить старые доспехи. Он так надеялся, что появлением привидения в полном вооружении будут смущены даже современные американцы – ну хотя бы из почтения к своему национальному поэту Лонгфелло, с грациозной и привлекательной музой которого он сам познакомился довольно коротко во время пребывания Кэнтервиллей в Лондоне. И, вдобавок, эти доспехи были его собственные: с большим триумфом он выступил в них на турнире в Кенильворте, где сама новобрачная королева сказала ему много лестного. А сегодня старый панцирь и стальной шлем оказались слишком тяжелы для него, и он рухнул на каменный пол, сильно ушиб себе обе коленки и вывихнул правую руку.