Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 2

Старая штука, давно написана, а правда! За что же некие мужи книжные на сказку прогнева лися; говорят: «ну, написал одну тетрадку с пятью сказками, с пяти десятью прибаутками – и будет, и перестань себе; сказки-де твои понадоели всему люду православному!»

Эх, господа почтенные!.. Да-полно всем ли надоели сказки такого расскащика, который, шутя-балагуря, насказал довольно правды сим книжным мудрецам; вот его-сердечного и приняли.

Эх, кабы далась мне его удаль казацкая-молодецкая!.. Оседлал бы я конька пегого, обнуздал бы черногривого, пустился бы рысью и в прискачку; многие годы ездил бы по белу свету, объехал бы кругом Окиян-море, вернулсяб домой – уже стар-человек; а дома, пока бы. добрые люди понаготовили мне и детей и внучат; вот я бы каждый вечер им и начал пересказывать о всем, что мне только прилунилось видеть на белом свете; а чтобы запомнил, свое приложил, – ведь лгать не устать, лишь бы верили! Брани, хули меня люди книжные, да слушай, люби люди разумные – им-то бью челом, им-то кланяюся!

Так что же, люди добрые, сказку начать, или все вести присказку?.. А люди добрые говорят; «да ты ж присказки и не рассказывал; ты говорил много, а толку нет: какая тут присказка, тут ни про какого царевича, ни королевича не сказано.»

Ин добро, собьем ведро – обручи под лавку, а доски в печь, так не будет течь!

Слушайте ж теперь диковенной речи: у дяди Луки были палати подле печи, а мост поперег реки; картофель родился в земле, а рожь зрела на колосе? Не верите, сами подите справьтесь, на всякой земле и во всякой избе вам скажут про эту диковинку.

А вот и она, сказка обещанная:

Жил-был мужичек Илья, с своею женою Агафьею; жили они-себе ни бедно ни богато, ни скудно ни торовато, а так, середка на половине; была у них кобылка пашню пахать, была и коровка молоко давать; что наработают, то и съедят, а что излишнее, в оброк несут; ведь и многие так на свете живут.

Вдруг – дал бес бабе-Агафье охоту, иметь новую душегрейку кумачную!.. А ведь на что придет бабе охота, не унять ни Илье ни Федоту. Прост был мужичек Илья, а и то сменял, что где ему кумачу достать про Агафью, а та таки-знай свое толчет: «где хочешь возми, а душегрейку сшей! Какой ты муж, коли жену потешить не хочешь!»

– Да где ж я про тебя возьму? – говорит Илья, – сама ты знаешь наше хозяйство: только так концы с концами свесть!

Ан то-то и есть, что видно бабы-то этого и знать не хотят! Есть правда мужья умные, жена языком, а он камельком, чтож ведь и делать: если бы на горох не мороз, он бы через тын перерос! Ну, а дядя Илья был другого покроя; делать нечего, пришло жену потешить, хоть голову запропастить, а бабу утешить.

Еще с вечера пошел он в анбар положить товар, повез на базар – последнее продать да кумачу достать и сшить душегрейку про жену-злодейку.

Плетется Илья погоняет-размышляет, как бы жене угодить, как бы себя не запропастить. – Прост, не изворотлив я, говорит Илья, обдурят меня в городе: либо товар унесут, а не то и целый воз уведут; там народ хитрый, в городе вишь и теленок мудренее деревенского парня! Где мне с ними столковать! А первый раз отроду едет Илья в город; он и из села-то своего давно не выезживал; ночь-то на беду темная, а лошадь-то черная, едет, едет Илья да пощупает: тут ли она; такой осторожный! Ехал, ехал так Илья, да и вздремнулось ему, зевнул сердешный, потянулся, да и заснул богатырским сном.

Прошло видно довольно времени, запиликали пташечки около большой дороги, завиделся вдали город; проснулся Илья Макарычь, оглядывается – вот-те бабушка и Юрьев день! Лежит Илья в телеге, а мешки с просом и с гречею, и нитки и красна, и кобылка вороная, словно сговорились вместе, да тягу задали! Лежит он бедняга на соломе, в пустой телеге, прикрыт рогожею. Ахнул Илья, и кручина его обуяла, и чудно ему кажется; вздохнул про себя да и вымолвил: чтой-то за народ, чтой-то за удаль городская отчаянная: ночью ни зерна не смели унесть, а днем, при свете Божием, очистили как крысы закром! Делать нечего, пришла беда с вечера, так утром опять не горевать про нее стать! Подумал Илья, померекал, запрягся сам в телегу да и повез ее к городу; – лучше уже, думает, хоть ее продать, чем опять дожидаться молодцов-удальцов, ночных-портных, что ходят с деревянной иглой по большим дорогам, то мастера ловкие: где, видишь, стебнет, то либо кафтан, либо шапка про него и есть!

Едет Илья, то есть, идет пешком, а телегу за собой везет… Вдруг, на встречу ему, пырь два молодца-удальца, два ночные дельца. «Что это, приятель, где телегу стянул?»

– Какое тебе стянул, – отвечал Илья, – вишь насилу тяну! Лошадь да товар унесли какие-то непутные, чтобы им ни дна ни покрышки ни на том свете ни на этом!..

«А, молодец, да ты видно из удалых!.. Смотри пожалуста, что городит, лошадь вишь унесли у него, так он телегу взялся сам везти!.. Да где ж у тебя была лошадь-то?»

– Где, вестимо где: была в оглобли завозжана.

«Это не мудрено отгадать всякому; да кто ж ее взял и как ты отдал?»

– Отдавать я не отдавал, а кто взял, не видал; так и сказать про это не могу.

«Чего с ним долго толковать!» обозвался один из встречных, «что он тут нам бабушку путает! Посмотри-ко хорошенько – не знакомая ль телега; видимо, что он ее из ближнего села стащил да лошадь добыть не сумел, так сам и надсаждается до базара довезти. Да нет, любезный, не на тех напал; мы ведь басням не веруем, а за правду готовы хоть в омут лезть, мы на то и приставлены!»

– Да что вы, братцы, с ума спятили чтоль? Я хоть до старосты пойду изволь, вся деревня наша скажет вам, что истинно и действительно телега моя и лошадь была моя и мешки с житом и прочее… и жена моя, что послала меня в город… и прочее… все мое; что вы, братцы, привязываетесь?

«Поди-себе толкуй дьяковой кобыле, любезной, отвечал другой из встречных, а нас не проведешь!.. Дай-ко посмотреть поближе… вишь!.. что ты там городишь? Телега твоя?.. это, знаете, братцы, это телега моего соседа Кузьмы, она вчера, как я в город пошел, стояла у его избы, я хорошо рассмотрел, и уж не обманулся!»

«Так чтожь на него долго смотреть,» закричали в один голос молодцы-удальцы, «откатать его своим судом, чем далеко идти, отнять телегу да Кузьме отдать.»

Бился-бился бедный Илья и так и сяк, и просил и умаливал, чтобы телегу не трогали, что она его – куда-тебе, им разбойникам и дела нет – отняли, как отняли; да еще каждый, как правый, дал Илье хорошего подзатыльника, приговаривая: «не надсаждай живота, не вози попусту на базар телеги пустой; а украл телегу и коня воруй, так не будет на пути остановки; а то, дурак, не знаешь снаровки!»