Никольская Олеговна - Про Бабаку Косточкину-2

Когда я уже собирался идти в девятнадцатую квартиру, я услышал голос. Он шел, по-моему, из дырки в мусоропроводе.

Голос сказал:

— Можно тебя на два словечка?

Я огляделся по сторонам:

— Вы это мне?

— Гур-гур, — проворковали из дырки. — Буквально на два словечечка.

Голубь там, что ли, застрял?

Я спустился на один пролет и заглянул в мусоропровод. Внутри было темно и тихо.

Никакими зайчиками и не пахло — только мусором. Я уже хотел вернуться, как вдруг:

— Тут в подъезде поговаривают, ты хомячка разыскиваешь?

Поговаривают? Кто это, интересно? Мне стало не по себе:

— Кто поговаривает?

— А я его видал, хомяка-то, — проигнорировали мой вопрос в мусоропроводе.

И тут я рассердился. При личной встрече они, значит, молчат, а за спиной у меня поговаривают! Они что, еще и сговорились, может быть?

— Простите, с кем имею честь? — я сверкнул глазами, как д'Артаньян в мамином драмтеатре.

Он все время так сверкает, когда задевают чью-нибудь честь. Его тетя Зина Мухоморова играет. В этой нашумевшей постановке мужские роли исполняют женщины, а женские — наоборот. Мама — Арамис, например, а Миледи вообще играет заслуженный артист России Петр Павлович Кожемякин, ему семьдесят четыре года.

— Меня зовут Вонючка, — представились из мусоропровода.

— Но ты можешь называть меня господин Вонючка.

— Спасибо.

Как это мило с его стороны.

— Только зачем мне вас так называть, если я вас даже не вижу? Только маленько вашу шапочку.

Из дырки торчал грязный шерстяной помпон.

— Вот и хорошо, что не видишь.

— Почему?

— Я страшненький.

Меня эта фраза как-то подкупила. С такой душевной простотой сказано.

— Красота — это понятие растяжимое, — я ласково улыбнулся в дырку. — Главное, что у человека внутри.

— Внутри у меня вообще ужас.

— Да? — я не нашелся, что на это ответить. — Так вы говорите, что Фому Фомича видели?

— Видал.

— А где именно?

— Дай чего, тогда скажу!

Я не понял.

— Пожевать, говорю, чего дай! А то мусор увезли с утра.

Я порылся в карманах брюк и нашел несколько горошин, которые потерял Фома.

— Кидай в дыру!

Я кинул. Из мусоропровода послышалось чавканье.

— Хорошие голубцы! Давай еще!

— У меня больше нет. И это не голубцы. Господин Вонючка, вы про Фому Фомича обещали рассказать, — я начинал терять терпение.

— Я не обещал.

— То есть, как? — я даже опешил.

— Шучу, шучу! — засмеялся господин Вонючка. — Расскажу я про твоего ненаглядного Фому, если тебе так хочется. Только давай сначала поиграем! А то мне среди бумажного мусора и пищевых отходов одиноко.

Мне стало жалко его, этого несчастного жителя мусоропровода в грязной шапочке. Эх, ну что я за человек такой мягкосердечный!

— Во что будем играть? — вместо того чтобы возмутиться, спросил я.

— В города! Чур, я первый! Москва!

«Города» — наша любимая с папой игра. Я у него раньше все время выигрывал. Я знал почти все города мира наизусть, даже десять штук на букву Ы.

— Анапа.

— Арбуз!

— Арбуз? — улыбнулся я. — Какой же это город? Это фрукт.

— Не фрукт, а ягода!

— Ну, ладно. Тогда на З. Змеиногорск. Это у нас, в Алтайском крае.

— Кирибаки.

— Какие Кирибаки?

— Это не у нас — в Африке, — не моргнув глазом, соврал Вонючка. — Столица маленькой, но гордой страны Слонопотамии.

Про Слонопотамию я, кажется, что-то слышал. И про Кирибаки тоже… или про Кирибати?.. Я сказал:

— Тогда Иркутск.

— Опять на К! — почему-то обрадовался господин Вонючка. — Куцебородовст Нижегородской области.

— Не выдумывай. Нет такого города.

— Может, и такой области нет? — ехидно спросил господин Вонючка.

— Область есть, а города нет.

— Это мой родной город! Ты что?!

Я вздохнул. Ну, что с ним поделаешь?

— Тверь!

— Ьбарнаул.

— Барнаул — на Б.

— То Барнаул, а у меня Ьбарнаул — это совсем другой город.

— Ладно, Липецк.

— Что ты мне все на К подсовываешь? Жульничаешь?

— Я?!

— Ну не я же! Сдаешься — так сразу и скажи. А то Липецк еще какой-то выдумал! Это уж слишком! Что за нахальство такое?

— Так ты сдаешься или как?

— Сдаюсь, — смирился я.

Разве такого переспоришь? Себе дороже.

— То-то же.

— Вы мне насчет Фомы Фомича обещали… — напомнил я.

— Знаю.

— Ну и?..

— Пробегал он тут. Позавчера, по-моему. Позавчера?! Я был шокирован. Неужели я пробыл в Иначе целых три дня? Я глянул на часы с Микки-Маусом: 20:21. В сердцах я расстегнул браслет и швырнул их в дырку.

— Вот спасибочки! — обрадовался господин Вонючка. — Какие хорошие часы.

С медвежонком!

— Это Микки-Маус, мышь. Куда он побежал?

— Фома-то Фомич? Вниз, на второй.

Я слыхал, как в девятнадцатом номере дверью хлобыстнули.

В девятнадцатом? Что Фоме понадобилось у Полтергейстовых?!

— А вы уверены, что это был Фома Фомич?

— Нет, но хомяки тут вообще редко бегают, все больше люди. У него ухо прокушенное, что ли? Я кивнул.

— Значит, твой.

— Спасибо огромное! — я так обрадовался, что даже забыл, какой этот Вонючка, в сущности, неприятный господин. Я даже в дырку полез обниматься на радостях, но потом передумал.

— Ты вот что, — на прощание сказал господин Вонючка. — Ты в следующий раз, когда будешь выбрасывать мусор, голубцы в ведро не забудь положить. Я голубцы очень люблю ленивые. Ладно?

— Обязательно! — пообещал я и бегом бросился на второй.

На двери квартиры № 19 висела табличка из жести. Вот такая:

Как странно, раньше я ее никогда не замечал.

В этой квартире жили три поколения дружной семьи Полтергейстовых: бабушка, дедушка, мама, папа и сын Коля.

С Колей Полтергейстовым я учился в параллельных классах и иногда гулял во дворе, хотя он мне не нравился. У него, как ни встретишь, всегда грязные руки.

— Чистые руки — чистые помыслы, — не раз повторяла Бабака, и я с ней полностью соглашался.

Я нажал на звонок.

— Входите, не заперто! — крикнул кто-то, как мне показалось, издалека.

Действительно, было не заперто, и я вошел.

В квартире было сумрачно, как в лесу.

— Ау! — позвал я.

— Ау! — ответили мне справа.