Нина Павлова - Не видели — увидим

Ведь Чернушка целый день рылась в земле и находила там что-нибудь вкусное для ребят. Схватит червячка в клюв и подзывает цыплят:

«Ко-ке-ке!»

Они бегут к ней со всех сторон. Кто подбежит первый, тому она и отдаст. Нет чтобы по очереди. И Кукушонок тоже бежал на зов, но всегда подбегал последним. Поднимет головку и удивляется:

«Мама, ты что же меня звала? Зачем?»

Чёрненькие цыплята подрастали очень быстро, а жёлтенький Кукушонок отставал от них всё больше и больше. У чёрненьких скоро выросли на крылышках перья и крылья стали настоящими, как у птичек. Чернушка стала уводить цыплят далеко от дома, вверх по горе.

Вот как-то мама послала меня покормить цыплят. Я зову их, зову:

— Цып, цып, цып!

Нет ни Чернушки, ни цыплят. Вдруг как полетели птички с горы, как полетели! А за ними и большая чёрная птица — Чернушка! Мне смешно стало: ну совсем как воробышки слетались цыплята!

Только смотрю — Кукушонка-то и нет! Я скорей вытряхнула кашу на землю и полезла на гору. Ищу Кукушонка, ищу, нет и нет! Думаю:

«Наверно, коршун унёс».

Стала спускаться с горы. Вдруг слышу, кто-то в траве пищит. А это Кукушонок! Лежит, крылышки по траве разметал. А лапки у него все цепкой травой запутаны.

Я давно уже его не брала в руки и удивилась, какой он худенький, жалкий. Пёрышки на крыльях ещё только из трубочек вылезли. Несу его, а он всё пищит и пищит.

Я уже поняла, что Кукушонок никогда не догонит своих сестрёнок и братишек. И я уже не радовалась, как прежде, когда мама выносила еду и нужно было кормить Кукушонка. Возись с ним не возись, а всё такой же заморыш. Мне было даже неприятно, совестно на него смотреть.

Мама сердилась, а я всё чаще стала убегать подальше от дома: то за цветами, то за ягодами.

— Ты совсем, Виктория, распустилась, — говорила мама. — Скорей бы уж отец приезжал!

Чернушкино семейство жило у нас в сенях до тех пор, пока цыплята не научились садиться на насест. Они сами нам это показали. У нас во дворе были сложены жерди. И вот цыплята рассядутся на жердях, а Чернушка сидит внизу, на земле, с Кукушонком под крылом. Кукушонок уже был весь в пёрышках. Но он ни разу не попробовал взлететь хоть на самую низкую жердь. Он уже привык, что у него никогда ничего не получается.

Мама решила перевести Чернушку в курятник, а насчёт Кукушонка сказала:

— Его пока придётся самой подсаживать вечером на насест.

Так она и стала делать. И всё было хорошо. Но однажды она поручила это сделать мне. И как раз тогда понадобилось терпение. А терпения у меня никогда не хватает. Потому и получилось плохо.

Чернушка со своими чёрными ребятами уже сидела на насесте, а Кукушонок устроился на земле около соломенной стенки.

Я посадила его рядом с братишкой. Но братишка его клюнул. Тогда я посадила его с другого края, рядом с сестрёнкой. Она его не тронула, только повернула к нему головку. Но Кукушонок уже испугался, втянул голову в плечи и опять слетел на старое место.

— Виктория, ты скоро? — позвала меня мама: мы с нею собирались в кино.

— Сейчас! — крикнула я.

Хотела поймать Кукушонка, но он не дался и убежал в дальний угол. Тогда я рассердилась:

— Если так, оставайся где хочешь. Некогда мне с тобой возиться!

Из кино мы с мамой возвращались поздно. Было темно. Я шла впереди и светила электрическим фонариком. Мне было весело, и я напевала песенку, которую слышала в кино.

Вдруг мама сказала:

— Постой, Вика, -слышишь? Уж не наши ли это куры?

Тут И я услышала вдали кудахтанье. Мы с мамой побежали, но я, конечно, прибежала к курятнику первая. Что там делалось! Я никогда в жизни не слышала, чтобы куры так кричали! Я так перепугалась, что еле открыла замок, всё ключ не попадал на место.

Подбежала мама, открыла дверь. Везде были белые перья, а на земле, вытянув лапки, лежал на боку Кукушонок.

— Дай фонарик, Вика, — сказала мама и наклонилась над Кукушонком.

— Он ещё жив! Принеси корзинку!

Когда я принесла корзинку, мама переложила в неё Кукушонка. Он был в крови.

— Там, в углу, — нора, прямо из горы, — сказала мама. — Я пока заложила её камнем.

Дома мама смазала Кукушонку йодом раны, а самую большую зашила. Влила ему в горлышко вина и тёплого молока.

Кукушонок лежал на столе не шевелясь, с закрытыми глазками.

— Мамочка, он ещё может ожить? Он оживёт?

— Не знаю, — ответила мама. — Но я сделаю всё, чтобы его спасти.

Мама сидела на кровати, опустив руки между коленями. Лицо у неё было грустное и усталое. Мне вдруг стало её очень жалко. Я подошла к ней, прижалась и сказала:

— Мамочка, я больше не буду! Вот увидишь! Я теперь всё буду делать сама. Вот увидишь!

В этот раз я своё слово сдержала. Маме не пришлось больше возиться с Кукушонком: я его не забывала. В первые дни я поила его молоком. Потом он стал сам поднимать головку и клевать творог и кашу из моей руки. Только всё лежал врастяжку на дне корзинки, и мы боялись, что у него повреждены лапки.

Но вот как-то просыпаемся, а Кукушонок вылез и сидит на краю корзинки. Как мы с мамой обрадовались! На другой день Кукушонок уже стал бродить по полу. А скоро и совсем поправился. Только хвост у него остался искалеченным — свёрнутым вбок. Но это не беда: ведь Кукушонок-то оказался не петухом, а курицей. А для курочки красивый хвост не обязательно.

Всё равно лучше моей курочки ни у кого нет! Как только меня увидит, бежит навстречу и взлетает на плечо. Не курочка, а золото!

А зверя, который чуть её не съел, на другой же день поймали в курятнике в капкан. В первый раз я видела такого: спинка рыжая, щёки жёлтые, а живот чёрный! Мама отдала его в школу, в живой уголок, и там сказали, что это хомяк.

Лесному мышонку мама подарила колесо из стебля одуванчика и сказала:

— На, играй, катай возле дома.

— Пип-пити-пип! — закричал мышонок. — Буду играть, буду катать!

И покатил колесо по тропинке под гору. Катал его, катал и так заигрался, что не заметил, как очутился в чужом месте. На земле валялись прошлогодние липовые орешки, а вверху, за вырезными листьями, просвечивали белые и жёлтые чаши цветов. Совсем, совсем чужое место! Мышонок притих. Потом, чтобы не было так страшно, положил своё колесо на землю, а сам сел в серединку. Сидит и думает: