Рyне Белсвик - Простодурсен Лето и кое-что еще

– Тише, – одёрнул его Простодурсен. – Что ты такое говоришь?!

– Я опять что-то неправильно сказал? – спросил Утёнок.

– Нет, что ты, – вступила в разговор Октава. – Лапушка ты моя! Я с радостью куплю тебе летний пудинг.

– Я не лапушка, – возмутился Утёнок, – я бравый удалец! Пойдём, купишь мне пудинг.

– Мы не можем пойти без Сдобсена, – объяснила Октава.

– Эй, Сдобсен! – немедленно приказал Утёнок. – Сейчас же выходи!

– Я буду тут лежать, пока не усохну до семечка, – прошелестел из-под кровати Сдобсен самым тонким и слабым голосом, на какой был способен.

– Кажется, придётся идти к каменной куропатке, – сказал Простодурсен.

– Вот если б не пудинг, а хотя бы летний крендель… – прошелестел Сдобсен. – Тогда б я, пожалуй, подумал, не смогу ли я на минутку вылезти на свет.

– Летний крендель? – переспросил Ковригсен. – Да мы возьмём с собой в горы рюкзак кренделей! Мы же в поход идём!

– Только не в горы, а на реку, – поправила Октава.

В одряхлевшем, постаревшем доме веяло болотом. В углу на полу доски истёрлись вконец. Теперь там сырела земля, на ней росла осока, затянутая невесомой паутиной поволоки.

Меж зелёных листьев уже умостилась маленькая храпушка – и храпела вовсю.

Простодурсена потянуло обратно на улицу, на солнце. Ему хотелось немедленно убежать на речку и долго-долго булькать камешки.

– Можем провести отпуск дома, – предложил он. – Тогда не надо собираться и вот этого всего не надо.

– Нет! – вскрикнула Октава. – Мы идём в поход! Нам нужно поскитаться по новым местам, чтобы размягчить и разогреть сердца к новой зиме. Тёмной, тоскливой, холодной зимой воспоминания о летних странствиях будут греть нам душу.

– Я пока тут полежу, – сказал Сдобсен.

– Но знай, – сказала Октава, – это не мы тебя забыли. Мы тебя никогда не забываем, куда бы ты ни спрятался.

В тесном домишке места было мало. Все стояли впритирку. И все думали. А думали они об одном: можно ли в такой маленькой стране забыть хоть кого-то? Пожалуй что вряд ли. Сама эта мысль казалась удивительной. Несколько минут в доме царила вдумчивая тишина.

– Я очень устал, – протянул Сдобсен.

– Ты? – изумился Утёнок. – Лежишь себе, а мы тут все ноги уже отстояли.

– Тсс, – шикнул Простодурсен.

– Если ты устал, тем более пора в отпуск, – сказала Октава.

– Не поможет, – ответил Сдобсен. – От того, что меня мучает, никуда не уедешь.

– А что тебя мучает? – спросила Октава.

– Одно мучение.

– Понятно, но какое? Все мы временами мучаемся чем-нибудь.

– Мучительнее моего мучения ничего не вымучаешь, – сообщил Сдобсен.

– А с виду не скажешь. Прохлаждаешься себе под кроватью, ничего не делаешь.

– Ну да, ну да.

– Или в кровати лежишь, или на кровати сидишь – тоже не с чего устать. Меньше тебя в нашей стране никто не трудится.

– Вот видишь…

– Что я вижу?

– Я мучаюсь, а толку нет. Идите в ваш поход, будет вам счастье и свобода. А мне бы отдохнуть, отлежаться.

– Летний поход – это и есть отдых.

– Не для меня.

– Как ты можешь быть таким?!

– Не могу. А что делать!

– Ну почему ты такой?

– Какой?

– Ленивый, сварливый, ворчливый, нудный и несговорчивый. Невозможный тип просто.

– Вот я и говорю.

– И тебе надо навести порядок в доме.

– Это зачем?

– Вон та грязная рубашка сколько будет на окне висеть?

– Пока не перейдёт в другую вещь.

– Как перейдёт?

– Если она, например, упадёт, то может перейти в половичок. Вы уходите?

– Да, нам пора. Надо собраться и сложиться и всё приготовить к походу.

– А вы не можете задержаться и ещё повозиться со мной, вот как сейчас?

– Сдобсен?

– Да, Октава.

– Мы собираемся в отпуск.

– Ага.

– Чего ты тут мучаешься?

– Я?

– Да, ты.

– Хочу, чтобы меня полюбили, признали и приняли.

– Что?

– Что слышала.

– А я правильно услышала?

– Правильно.

– Ты хочешь, чтобы тебя полюбили, признали и приняли?

– Угу.

– Мы тебя любим. Правда, мы все любим Сдобсена?

– Правда, – ответили все хором.

– А сама говорила, что я ворчливый, сварливый, нудный…

– Ну да, – начала Октава, – это тоже правда. Мы любим тебя целиком, какой ты есть. Мы только не любим, когда ты… Но если ты усохнешь до семечка, неизвестно, станем ли мы с таким семечком возиться.

Дом так набили словами, что опять заскрипели дверные петли.

Из леса доносился стук топора и птичьи трели.

– Мы зайдём завтра утром, – сказал Ковригсен.

– Я себе всё отлежал, – пожаловался Сдобсен.

– Сунуть тебе одеяло? – спросил Простодурсен.

– Я хочу крендель, – ответил Сдобсен.

– Тогда приходи в пекарню, – позвал Ковригсен.

– Придётся, – вздохнул Сдобсен. – Покоя тут всё равно не дождёшься. Крушинница прилетела?

– Да! – закричал Утёнок. – Она лимонно-жёлтая, и теперь мы в поход пойдём и радость найдём.

– Если хотите в поход со мной, – сказал Сдобсен, – пошли в заграницу.

– Заграницу? – ахнул Простодурсен. – Это же на краю света!

– Да, – кивнул Сдобсен, – заграница далеко, но там к таким, как я, относятся иначе. Там нас ценят и принимают. Я стану до того знаменит, что меня будут охранять, чтобы местные иностранцы не разорвали меня на клочки.

– Тоже мне отпуск – разрываться на части, – фыркнула Октава.

– Зато знаменитому не надо мучиться, чтоб его любили, – объяснил Сдобсен. – Он мучается, только чтоб его в покое оставили.

– А чем ты хочешь прославиться? – спросил Простодурсен.

– Пока не знаю. Но я чувствую, что талант во мне есть. В загранице всё для этого приспособлено. Там чем хочешь можно прославиться.

Летом Ковригсен всегда проветривает мебель. Стол и стулья он выставляет из пекарни наружу. Сейчас Ковригсен поставил на стол летний крендель – с солнечно-жёлтым кремом и глазурью синей, как летнее небо. Ещё он принёс кувшин вкусного летнего морса и смешные маленькие стаканчики.

– Здесь повеселее, чем под кроватью? – спросил Простодурсен.

– Не знаю, – ответил Сдобсен.

Он не сиял, не улыбался, не радовался. Выбрал себе стул в кружевной тени старого стоероса и молча сел. На крендель смотрел, но в рот не брал.

– Не хочешь? – удивился Ковригсен.

– Вроде бы хочу, – промямлил Сдобсен. – Обычно меня на сладкое и сдобное сразу тянет.

– Угощайся, пожалуйста, – сказал Ковригсен.

– Спасибо, – ответил Сдобсен.

В голове у него тоскливо и уныло бродили кислые мысли. Как же они надоели Сдобсену! Сколько можно! Когда наконец и у него в душе воцарятся мир, покой и беззаботная лёгкость? Эти-то все, конечно, с летним днём в ладах. Вид у них радостный, а мысли – мягкие и сладкие, как крендель.