Гарри Потамкин - Секрет забастовки [Рассказы и стихи про американских ребят]

— Довольно, — прервал его судья. — То, что было на прошлой неделе, вас не касается. Речь идет о том, что случилось сегодня.

Взрослые в зале одобрительно улыбались. Скаут отлично знал, как нужно разговаривать с этими неграми. В самом деле, что за нахальный щенок! Как он смеет сравнивать себя с бойскаутами, которые играют в мяч? Этим щенкам нужно задать хорошую трепку! Такие голоса раздавались в публике. Только с задних скамей донеслись приглушенные возгласы возмущения.

Судья — скаут — застучал своим молотком.

— Тихо там, не то я вышвырну вас отсюда!

На передних скамьях рассмеялись. Из мальчика выйдет достойная смена судье Кларксону.

Больше судья не дал мальчикам слова для защиты и произнес приговор:

— Суд присуждает вас к уплате штрафа в десять долларов либо к заключению в тюрьме на десять… — тут он помедлил, чтобы подразнить подсудимых и их друзей на задних скамьях, — на десять минут.

Передние скамьи шумно приветствовали приговор. Задние скамьи молчали. Они понимали, что приговор и заключение на десять минут — совсем не пустяк. Конечно, о десяти долларах и речи быть не могло: во всем Шэнтитауне, пожалуй, не было десяти долларов.

Луна высоко стояла на небе. Негритянские рабочие молча возвращались домой. С ними шли двое мальчиков, выпущенные из тюрьмы после десятиминутного заключения.

— Что же вы будете делать в следующее воскресенье, мальчики? — спросил старый негр. И сразу услыхал ответ:

— Мы будем играть в мяч. Пусть попробуют теперь нам помешать! Мы соберем ребят со всего Шэнтитауна, и если скауты сунуться, плохо придется им!

Ничего тут нельзя было поделать, мы знали. Дорога впереди нас была темна; то и дело налетал на нас сноп света, возвещавший приближение автомобиля. Едва лучи вырывали нас из темноты, машина круто брала вбок, потом уносилась прочь, оставив нас позади.

— Как же нам быть теперь? — обратился ко мне Томми. — Идти пешком до Монровилля слишком далеко; парень, которого мы повстречали недавно, сказал, что туда добрых двадцать миль. Похоже, что нам придется брести всю ночь.

Я не сразу ответил. Июньские ночи всегда ясны и прохладны в Индиане. Я взглянул на небо. Миллионы звезд были в небе; высоко стояла полная, на три четверти, луна. Погода была хороша; ветерок, пахучий, как видно, долетал из соседних фруктовых садов. Но мы были слишком усталы и голодны, чтобы радоваться ему.

— Мне доктор сказал, — ответил я, — что мой желудок требует фруктов, в особенности на сон грядущий. Как ты на этот счет?

Томми усмехнулся:

— Ну что ж!

Забор был низок; оглянувшись, мы перелезли через него. Тут были яблоки, довольно спелые. Томми быстро вскарабкался на дерево — яблоко упало мне на голову.

— Ну, ты!

— Мне показалось, что они твердоваты. Нужно немножко помять их. Подумаешь, великое дело — один отпечаток у тебя на макушке.

— Тише там, торопись!

В ответ пяток яблок полетел в меня. Я нырнул за ними.

Скоро были у нас яблоки, и груши, и сливы; я обнаружил, на счастье, виноград. Мы сидели под деревом на пустой траве и ели, дополняя ужин хлебом, который имели с собой, и глотком воды из фляжки.

Было поздно. Все реже и реже проносились по дороге автомобили. Мы знали — никто не подберет нас ночью. В первый раз за две недели нам не посчастливилось с ночлегом. Мы наловчились здорово и не просили. Неохота нам было просить. Но всегда удавалось нам сделать так, чтобы парень в машине поделился с нами своей закуской или фермер пустил нас спать в сарае, а то и в доме. Мы ночевали даже в полицейских участках, и копы кормили нас завтраком по утрам.

Мы снова двинулись в путь, соображая, где бы заночевать. Это был нелегкий вопрос. Домов вокруг не было. По меньшей мере было девять часов. Собаки всюду спущены; в какой сарай ни ткнешься, все на запоре. Эта часть северной Индианы не слишком густо населена.

— Похоже, что нынче мы будем мять траву вместо сена, — сказал я.

Томми выискивал уже подходящее местечко. Наконец мы нашли такое. Вдоль дороги была канава в два фута глубиной. В двадцати футах был забор фермы. От канавы к забору подымался крутой склон, но под самым забором была площадка, ровная, поросшая высокой густой травой. Отлично. Высокий и сухой забор — изголовье. А если скатимся вниз, мы скатимся в канаву, а не на дорогу. Под колеса не попадем.

Врастяжку на траве, сияв башмаки, заплечные мешки под головами — так мы лежали и болтали, пока не уснули. День был неудачливый; усталые кости размякли на пахучей траве, и сон сморил нас быстро.

Сон пришел, но был он недолгим и не очень приятным. Мне приснилось, что моя мать стоит возле дома, в котором мы жили, и смотрит на кучу вещей, которые выброшены из дома. Она плакала, конечно. Это случилось и в самом деле, прежде чем я пустился бродяжить с Томми; мне потом это часто снилось. С тех пор, как мать и сестренка поселились у дяди Питера, они вечно плакали; я не мог выдержать этого, да и места для меня не хватало. Вот почему я спал сейчас здесь, на траве.

Сон мой прервался сразу. Холодная дрожь пробежала по спине, и сна как не бывало. Томми спал, и лицо его морщилось, будто и ему привиделся дурной сон.

Луна зашла за облако; звезды потускнели; в двух шагах ничего не было видно. Мне стало жутко, как никогда в жизни. Темнота, тишина, неспокойное дыхание Томми — все нагоняло страх.

— Томми!

Он вскочил, как встрепанный.

— Что за…

Почему-то слова застряли у него в горле. С раскрытым ртом, уставившись куда-то через мое плечо, он застыл, не шевелясь.

— Берегись! — шепнул он.

Я обернулся.

Почему-то я не нашел ничего лучше, как рассмеяться, и рассмеялся, потому что в двух футах от меня, как раз за моей спиной, была змея. Змея вообще — плохая причина для смеха. Но эта змея выглядела, в точности как большой вопросительный знак. Она стояла на том, что у всякого другого существа называлось бы хвостом. Змея-то, по-моему, вся — один хвост. Ее тело почти вертикально, прямо стояло в воздухе. Голова с двумя маленькими злыми глазками изогнута была полукругом.