Валерий Вайнин - Корова и слово

Как смутные лики,
на зеркале блики
мерцали в шкафу платяном.
И в зеркале этом
зимою и летом
весь мир представлялся вверх дном.

Стол горбил коленки,
гуляя по стенке,
подсвечник висел в пустоте,
пол выглядел прудом,
а кресло – верблюдом,
стоящим на гибком хвосте.

И в зеркале этом
щенок был одетым
в доспехи со шлемом стальным,
а доблестный Петя
ловил кашу в сети —
и всё было жутко смешным.

Тетрадок страницы
порхали, как птицы,
в буфете сирень расцвела.
Понять это трудно,
и всё же как чу́дно
в такие смотреть зеркала.

Дед Мороз посеял боб,
закопав его в сугроб,
а метель зудела:
«Лучше места не нашёл?
Не с ума ли ты сошёл?»
Но не в этом дело.

Дело в том, что Дед Мороз
сам в сугробе этом рос
и шалил нехудо,
чтобы мудрым стать потом,
чётко знающим о том,
где посеять чудо.

Продолжала вьюга пляс,
и примерно через час
боб в снегу проснулся
и, пробив ростком сугроб,
как развесистый укроп,
кверху потянулся.

Шелестя, он рос и рос
выше елей и берёз —
прямо как из пушки.
В кроне тренькал соловей,
и пестрели меж ветвей
детские игрушки.

Был доволен Дед Мороз
и, растрогавшись до слёз,
прихвастнул в запале:
«Никаких сомнений нет,
Санта-Клаус, мой сосед,
сможет так едва ли!»

Мокнет поле, травой заросшее,
и простуженный лес качается.
Скоро землю скует мороз.
Что поделаешь, все хорошее
почему-то всегда кончается.
Ляг у печки, мой верный пес.

Ты заметил, с какой усталостью
ель стекло вытирает лапою?
Слышишь крик журавлей вдали?
Помнишь, вслед помахал нам с жалостью
подосиновик красной шляпою?..
Ну пожалуйста, не скули!

Мы с тобою прошли порядочно —
как метелка, твой хвост болтается,
и уныло опущен нос.
Говорят, если дров достаточно,
все хорошее повторяется.
Ближе к печке, мой добрый пес!

Птицей облако летело
в синеве навстречу дню.
Обогнать оно хотело
неуклюжую родню
и, спеша необычайно
заслужить спортивный приз,
в тучку врезалось случайно,
и дождём скатилось вниз,
расплескалось, встрепенулось,
зажурчало ручейком
и уснуло. И очнулось
одуванчиком-цветком.

Как-то в начале весны,
на парашюте лучей
с ветки мохнатой сосны
прыгнуло солнце в ручей.
Ветер, тревогой гоним,
в алой накидке зари
бросился следом за ним,
бодро пустив пузыри.
Ширился талый поток,
песни журчала вода,
солнца яичный желток
плыл в окружении льда.
Таяли зимние сны,
их уносила волна.
Вечером с той же сосны
прыгнула в воду луна.

У кота
темнота
на усах.
Кот непрочь
слушать ночь
в небесах.

Звёздный свет
шлёт привет
от сверчка.
Видит сны
глаз луны
без зрачка.

Чёрный кот
стережёт
свою тень.
Тень дрожит
и бежит
под плетень.

Коль она,
как волна,
ускользнёт,
станет бел,
будто мел,
чёрный кот.

Дождь запел, воро́н смутив,
и, чуть погодя,
подхватил ручей мотив
песенки дождя.
Ветер, словно соловей,
вымокший слегка,
стал подсвистывать с ветвей
песне ручейка.
И листвою шевеля,
слышимо едва
диктовали тополя
ручейку слова.
Лужи булькали вокруг,
вторя тополям
солнце, вышедшее вдруг,
пело воробьям.
И теперь со всех сторон
пели млад и стар,
даже несколько ворон
затянули: «Кар-р!»

Мчатся пчёлы к сотам,
а неподалёку
ёж проворно тащит
на спине грибок.
Кто там, кто там, кто там
лижет меня в щёку?
Это мой приятель —
грустный ветерок.

Братец, ты несносен.
Ну скажи, ответь мне:
что тебя волнует
так уж горячо?
«Осень… осень… осень…» —
всхлипывает ветер
и листвою жёлтой
сыпет на плечо.

Песенку негромкую
диктуя ветеркам,
дедушка с котомкою
шагал по облакам.
Падали непрошено
в котомку старичка
звездочки-горошины
из месяца-стручка.
Шел он в дали вечные
с охапкою невзгод.
Радовались встречные:
уходит Старый год.
Звёзды утешительно
швыряя по бокам,
дедушка решительно
шагал по облакам.

Не зверёк и не цветок,
добродушен и жесток,
то тихоня, то шалун,
то прожорливый колдун,
он, мотая бородой,
дико пляшет за едой
и, когда наестся, всё ж
корчит сотни страшных рож,
и грозится сотней рук,
как разгневанный паук.
Но бессилен он, пока
не дождётся дурака,
чтобы тот ему помог
ночью выйти за порог.
Тут уж Боже упаси —
только ноги уноси!

Мял ветер деревья в объятьях
и тучи в охапку сгребал.
Как школьницы в праздничных платьях,
снежинки спешили на бал.
Растила зима их, старалась,
как барышень их одевать.
А нынче метель разыгралась,
чтоб их научить танцевать.
Метель услаждала их пеньем,
любая была ей как дочь.
Спешили снежинки с волненьем
на бал в новогоднюю ночь.
Они до утра не ложились
и над паутиной дорог
в стремительном вальсе кружились,
от счастья не чувствуя ног.

В снежной ткани
дорога бела.
С горки сани
летят, как стрела.
В лунном свете,
подковой звеня,
скачет ветер
в обличье коня.

Звезд блеск,
льда треск,
вьюги кутерьма —
сквозь лес,
как бес,
ломится зима.

Конь упрямо
чеканит свой бег.
В санках дама,
одетая в снег,
лихо мчится
с ватагою стуж.
Зверь и птица
скрываются в глушь.

Свет звезд
за хвост
ловят лапы тьмы.
Льда звон,
вьюг стон —
в хохоте зимы.

Мороз в халате доктора,
чтобы прогнать хворобы,
целительным дыханием
касается щеки.
Сосульки мягко падают
в пушистые сугробы,
и на сугробах стайками
растут снеговики.

Растут они, мохнатые,
как иней на ресницах,
от каждого прохожего
наивно ждут чудес.
И, может быть, поэтому
на круглых белых лицах
застыло удивление
и жгучий интерес.

Снеговики задумчиво
в метель у дома бродят,
ночлега и пристанища
не просят никогда.
Но как-то тихим вечером
куда-то вдруг уходят…
Мороз в халате доктора,
не скажешь ли куда?