Валерий Вайнин - Корова и слово

Слова бывают добрые
и, как диван, удобные.
Слова бывают сдобные,
как яблочный пирог.
А есть слова опасные,
когтистые, ужасные
и, главное, напрасные:
вопьются – не дай бог.

Слова бывают жгучие,
бурлящие, певучие,
как музыки созвучия,
текут они рекой.
Но есть слова холодные,
бесцветные, бесплотные,
и, как пески безводные,
они томят тоской.

Слова бывают грозные,
огромные, серьёзные:
дрожат просторы звёздные,
когда гремят они.
И есть слова шутливые,
беспечные, игривые,
как бабочки, пугливые —
попробуй догони.

Бывает слово пушкою
и детскою хлопушкою,
и пряничной избушкою,
сулящий глупый рай,
Травой бывает сорною
и злой пантерой чёрною,
и птицей непокорною —
любое выбирай.

Вчера, присев на ежа,
я вдруг увидел такое!..
Осел уплетал жаркое
без вилки и без ножа.

Комар валуны бросал,
беснуясь в железной клетке.
Дремал крокодил на ветке
и соску во сне сосал.

Нашли в кошельке жилье
три волка и две овечки,
а снежные бабы в речке
стирали мужьям белье.

Свинья запасала грязь,
а голубь над ней хихикал…
Тут еж подо мной захныкал
и крикнул: «А ну-ка, слазь!»

«Кончай разводить муру»,
добавила белка внятно.
Надеюсь, всем вам понятно,
что я никогда не вру?

Если честное дам слово
быть послушным и не драться,
самым шёлковым я стану,
можете не сомневаться:
слово я своё сдержу.
Только Петьку накажу.

Если я пообещаю
вам поймать любого зверя,
глупо без толку смеяться
и кричать своё «не верю»:
хоть слона вам приведу.
Если в гости не уйду.

Если я скажу, что завтра
на ракете улетаю,
значит, так оно и будет —
я вам твёрдо обещаю:
на Луну я полечу.
Если насморк не схвачу.

Я поправил шапку хмуро,
на неё сердясь до слёз:
целый день она, как дура,
норовит сползти на нос.

Про неё слыхал я где-то
и сумел всё разгадать:
невидимка шапка эта:
ничего в ней не видать.

Когда мы чаю напились,
придя в четверг домой,
в шкафу костюмы подрались —
Владимира и мой.

Мы догадались, почему
скрипел сердито шкаф:
пиджак володькин моему
порвал в бою рукав.

И вслед за тем ужасный шум
за дверцами возник:
с костюма брата мой костюм
слимонил воротник.

Тут мама в комнату вошла
средь этой кутерьмы.
Она уверена была:
в костюмах были мы.

И наказала мама нас,
хоть мы вступили в спор.
Никто в правдивый наш рассказ
не верит до сих пор.

Голодные звери
без масла и круп,
в диету поверя,
готовили суп.

Ёж сунул пугливо
бобовый стручок.
Волк сплюнул брезгливо
петрушки пучок.

Пылали дровишки,
кипела вода,
и белочка шишки
бросала туда.

Лесному народу
медведь удружил:
гречишного меду
он в суп положил.

Лисица сказала:
«Ты, Мишенька, глуп.
Я б зайцем сначала
заправила суп.»

И, высунув морду
в толпе из-за спин,
волк выкрикнул твердо:
«Вот именно, блин!»

Медведь им ответил:
мол, всякий поймет,
важней при диете
не заяц, а мёд.

И волку угрюмо
он вмазал с плеча.
А заяц без шума
задал стрекача.

И звери, как дети,
дрались на бегу…
С тех пор о диете
в лесу ни гу-гу.

В жаркий день у речки
началась потеха:
волки и овечки
падали от смеха,
хрипло, как старухи,
лошади смеялись,
и от смеха мухи
на спине валялись,
малые детишки
прыскали в ладошки,
хохотали мышки,
хохотали кошки,
откликаясь эхом,
гуси гоготали,
и козлы со смехом
бородой мотали,
пыжилась корова
громче всех смеяться,
оттого что Вова
не хотел купаться.

Шагал я с корзиной сквозь ельник густой
на склоне погожего дня.
Вдруг кто-то кричит мне: «А ну-ка, постой!
Ты что же, не видишь меня?!»

Ну, думаю, воры. Что делать? Погиб.
К ножу потянулась рука.
Гляжу – на поляне стоит белый гриб
размером чуть меньше быка.

От ужаса по́том покрылся я весь.
Уж лучше, ей-богу, разбой!
А он говорит: «Скучновато мне здесь.
Бери меня, парень, с собой.»

От эдаких слов осмелел я слегка.
«Не выйдет, приятель, прости! —
сказал я ему, – Поищи дурака
такого буга́я нести!»

– «А коль не возьмёшь – не сносить головы! —
взревел он. – От нас не уйдёшь!»
И сотни грибов из кустов и травы
вдруг вылезли с криком: «Возьмёшь!»

Как ноги унёс я, и сам не пойму.
Повсюду мне слышалось: «Стой!»
… Теперь понимаете вы, почему
пришёл я с корзинкой пустой?!

– Двух влиятельных дам в карете
опрокинули вы, глумясь.
Как вы смеете, мистер Ветер,
неприкрыто швырять нас в грязь!
Что за выходки в самом деле?
Вы на голову королю,
сбив корону, горшок надели…
– Ах, милорды, ведь я шалю!

– Вы не джентльмен. Рядом дети,
и для них вы дурной пример.
Хоть по званию вы и ветер,
но буян и невежа, сэр
У торговца угнали лодку,
а несчастному палачу,
вы листвою забили глотку…
– Ах, милорды, ведь я шучу!

– Шутки кончены, сэр. Ни шагу!
Если вы не в своём уме,
то пожалуйте вашу шпагу:
посидите пока в тюрьме,
за бесчинства свои ответя…
– Ах, милорды, я вас прошу,
отойдите! – хохочет ветер. —
Повезло вам, что я спешу!

В беленьких катышках манной крупы,
в куртке, протёртой до дыр,
бодро шагал среди пёстрой толпы
старый обветренный сыр.
Всех он пихал, не боясь никого,
как безрассудный юнец.
Мышь наказала за это его:
съела и сказке конец.

В гробовой тишине
бежит волна,
и на этой волне
плывёт луна,
а на этой луне
блестит дворец,
где на белом слоне
сидит мудрец.
На плече мудреца —
резной ларец,
а под крышкой ларца
поёт скворец,
он трендит до утра,
и, видит Бог,
я полночи вчера
заснуть не мог.