Галина Корсакене - Живые дела

— До свиданья, Василий Иванович! Смотри, утку не упусти!

— Не упущу! — крикнул Васько и, подпрыгивая, помчался вниз с горы по направлению к дороге.

Недавно я получил письмо от председателя колхоза из того села, где живет в детском доме мой синеглазый друг — Василий Иванович Шумейко.

Председатель писал:

«Очень прошу вас купить в Киеве лыжи и лыжный костюм. Правление колхоза решило премировать Васька Шумейко за хорошие показатели по очистке свеклы от долгоносиков и сбору колосков и кукурузы. Остальные подарки мы достали в районе, а лыж и лыжных костюмов нет. Под Новый год у нас будет торжественное собрание колхозников, на которое мы пригласим наших замечательных маленьких друзей, воспитанников детского дома. На этом собрании мы хотим премировать их за помощь, которую они нам оказали…»

Я купил и послал.

А вскоре я получил письмо и от доктора Ивана Кирилловича. Вот что там было написано:

«Приходил поздравлять меня с Новым годом Василий Иванович Шумейко. Прибежал на лыжах в новеньком красном лыжном костюме. Бежит, раскрасневшийся, а на плече у него сидит галка. Говорит, что галку он уже научил танцевать, а вот утка никак не хочет. «Но я ее, говорит, все равно научу!»

Ох, выйдет из нашего Василия Ивановича второй Дуров, ох, выйдет!»

Шестого ноября, в последний день четверти, раньше всех домой вернулся Миша. Для школьного вечера девятиклассники приготовили сцены из «Разлома» Лавренева, а Мишин класс, восьмой, — из «Леса» Островского. Миша должен играть Аркадия Счастливцева; роль свою знал он нетвердо и теперь, став в кабинете отца перед зеркалом, принялся усердно повторять ее.

Вслед за Мишей вернулась из школы Маша, девочка лет тринадцати, смуглая, с печальными глазами, с неторопливо-спокойными движениями — вся в мать. Она постояла у двери кабинета, откуда слышались дребезжащий смех и жидкий голос Счастливцева, снисходительно улыбнулась и пошла в кухню. В кухне, как и во всех комнатах, уже было к празднику побелено, вымыто, прибрано. Маша поставила на плиту кастрюлю с супом, а в духовую задвинула жаровню с уткой и пошла в столовую накрывать на стол: мама, фельдшерица детской больницы, сегодня придет только в пять часов, — вот Маша и заменяет маму.

В парадную дверь трижды постучали. Так, кулаком, обычно стучит Ваня, самый младший в семье, только в прошлом году начавший ходить в школу. Но сейчас стучит он что-то очень громко и торопливо — не случилось ли чего? Маша открыла дверь и настороженно посмотрела на брата, а тот, бросив на подзеркальник книги, приблизил лицо к самому лицу сестры (он был сильно близорук) и пухлыми губами зашептал:

— Маша, ты знаешь что? У Пети в табеле будет двойка…

— Что ты говоришь! — также шопотом воскликнула Маша и даже прикрыла глаза. — А у мамы сердце… Да откуда ты знаешь?

— Знаю! Я сам слышал, как Надежда Ивановна сказала ему в коридоре: «Петя Гущин, ты не подтянулся по арифметике — придется выставить тебе в табель двойку».

— По арифметике! — еще больше огорчилась Маша. — Основной предмет… Как же это получилось? Ах, Петя, Петя!.. Где он?

— Не знаю… Я ему сказал: «Петя, пойдем домой». А он мне: «Это необязательно. Я теперь могу делать что угодно: я двоечник».

— Да как же ты его оставил! Он с отчаяния может такого наделать…

— А я не оставил, я сказал: «Ты сначала пообедай». А он мне: «Ну, пообедать я, пожалуй, пообедаю. Только ты про двойку не говори дома». И пошел в раздевалку. А я скорей сюда…

Маша вернулась в столовую, постояла в раздумье и решительно сказала через дверь:

— Миша, иди сюда! Миша, ты слышишь? Сделай паузу хоть на пять минут. Тут такое случилось!..

— Какую паузу? — басом спросил Миша, появляясь на пороге. Он был мал ростом, худощав (в отца) и, чтоб усилить авторитет старшего среди детей, иногда говорил на самых низких нотах. — Никакой паузы в ремарках нет. Выдумываешь!

— Ах, да я не о том!.. Петя двойку получил. Так и в табеле останется. А у мамы сердце…

Миша недоуменно посмотрел на сестру:

— Как же так? Почему?

— Не знаю. Думай, что делать.

— А что ж я могу придумать? Да мне и некогда думать. У меня вон Аркашка на шее.

— Аркашка — не живой, это из пьесы, а Петя — брат.

— Брат… Нянчиться с ним? А по чему двойка?

— По арифметике.

— Вот чучело! Математика теперь — основа всему. Без математики, как без рук. Кто не знает математики…

— Да ты говори, что делать!

Миша подумал:

— Разве сразу скажешь! Да еще натощак…

— Обедать сядем, когда Петя придет. А ты пока думай.

— «Думай»! — буркнул Миша и, повернувшись к зеркалу, опять заговорил дребезжащим голосом: «Геннадий Демьянович, бесподобно! Уж как я комфорт люблю, кабы вы знали!»

Полчаса спустя все четверо сидели за столом и ели суп. Петя, десятилетний мальчик, очень похожий на Машу, изредка поднимал от тарелки глаза и украдкой поглядывал на сестру и старшего брата: не выдал ли Ваня? Уж очень все какие-то серьезные.

Потом ели утку, потом убирали со стола и мыли посуду — и всё это молча.

Петя не выдержал.

— Все улицы в знаменах, — сказал он и опять глянул на Мишу. — А на горсовете — звезда. Огро-омная!

— Да, — с печальным упреком отозвалась Маша, вновь накрывая на стол скатерть, — всем праздник, только нам…