Автор неизвестен - Сказ про невероятных лесных жителей и Клеща-Вруна

Конечно, те обитатели, у которых червеологи съели мозг, теперь потеряли и зрение. И если им кричали, что избивают невинных светлолесов, они пожимали плечами, мол, «я ничего такого не вижу».

Друг мой, оставим в покое кротов, и их незрячее рытьё под землёй. Их просто не интересует ничего, кроме корешков и червячков. Только вот ты, наверное, и сам прекрасно знаешь, что есть слепота ещё более страшная, чем слепота глаз. Это та слепота, когда глаза видят всё, но они изо всех сил делают вид, будто ничего не видят. Такие глаза проходят мимо чужой беды, а хорошо видят лишь выгоду для себя. Они отворачиваются от выпавшего из гнезда птенца, а про путника, упавшего на дороге, легки на вывод: «Ай, да это же пьяница, не стоит тратить на него время». И прохожему, которого избили грабители, такие всегда говорят, что он сам виноват. А если они и остановятся, то разве что для того, чтобы снять на камеру лёгкую добычу кота или чьи-то мучения, и выложить побыстрее фото себе на страничку, облизываясь в ожидании славы. И от превращения в жаб и змеёнышей их отделяет всего один шаг.

Юный мой друг, ты ведь не относишься к таким обитателям, правда? Потому что страшно жить в мире, где всем всё равно друг на друга.

Увы, за годы правления Клеща-Вруна эта страшная слепота поразила Души многих светлолесов. Многих. Многих. Многих.

33. Света! Света!!! Света!!!!!!

Беспросветный мрак накрыл Светлолесье. Был месяц жнивень. Но не трудолюбивые светлолесы жали в полях, а злоба и смерть пожинали свои плоды.

И в этот момент, когда казалось, что солнце над Светлолесьем больше не взойдёт никогда, тени неожиданно стали отступать, а пространство начало наполняться цветочным благоуханием. Лесные нимфы, - цвет Светлолесья - вышли к тропинкам в белоснежных одеждах, в венках и с букетами. Они молча смотрели на случайных прохожих, на спешащие телеги, и в их беззлобных и бездонных глазах не было ничего, кроме взятой на себя боли и молчаливого зова о мире. И, о чудо! Даже змеёныши в этот момент замерли, перестали жалить, и вспомнили на мгновение, что и они не волосики на брюшке Клеща-Вруна, а такие же дети леса. И Мать-Природа, и Небесный Создатель смотрели из очей прекрасных девушек, и ничем не угрожали, а, казалось, только тихонечко и с родительской любовью укоряли: «Как же так, дитя моё, как же так.»

А под ногами у нимф разливались озёра - это лились из чудесных глаз прозрачные слёзы светлолесов, и даже самое жестокое сердце, если оно вообще ещё билось, не могло без содрогания смотреть на это драматическое и божественное зрелище.

И потекли ручейки из озера слёз по всему Светлолесью. Обитатели выглядывали из окошек, и не могли понять, откуда перед их норками появилась вода, если дождя давно не было. И увидели честные жители, что в этой светлой воде есть капельки крови. Тогда, переборов свой страх, они оставляли уютные норки, и шли вдоль ручейков к их истоку, и сами ручейками стекались на большие поляны.

Ах, сколько же лесных жителей вышло тогда! Ах, как же смелый и честный народ был прекрасен! Это змеёныши с жабами были сплошь чёрного и болотного цвета, да на одно озлобленное лицо. А лесные жители были как радуга и как музыка. Они переливались певчим вокалом, шерстью всех мастей и окрасом оперенья на любой вкус. Ручейки слились в одну полноводную реку, которая наводнила собой самые большие дороги и поляны. Ни одно деревцо по пути не было сломлено, ни одна травинка не смята любящими свою землю светлолесами. И если кто-то из них желал получше рассмотреть величественную панораму, которую художник-народ сам рисовал в эти мгновения, он снимал подковы с копыт, или подстилал покрывало под свои когти, и только тогда аккуратно становился на скамеечку, чтобы её не испортить.

Вокруг развевались тысячи знамён с колерами чистоты и самопожертвования.

Как бесята боятся креста с распятой невинной жертвой, так жаб и змеёнышей обжигал один вид белого с красным флага. А жители раскрашивали и свои шкуры, и свои лица, и телеги в стародавние национальные символы и цвета, показывая, что они не согласятся жить в трясине болота, и не позволят закрасить свой мир в сумрачную серость.

Святые небеса, как же перепугался Клещ-Врун! Как же тряслись от страха и злобы змеёныши! Они смотрели издалека и боялись подползать ближе, чтобы лесные жители не разодрали их своими клювами, клыками и когтями, и чтобы не передавили сотнями тысяч острых копыт. Змеёныши в балаклавах выглядывали из душегубок, и чувствовали себя выброшенными на берег беспомощными, задыхающимися от ужаса, маленькими карпёнышами. Ведь жителей леса было намного больше, чем всех змеёнышей вместе взятых.

И полились потоки обитателей по искалеченному телу Светлолесья! И один вид их затягивал раны и наполнял клеточки светлом и верой! Они были величавы, как Славутич, легендарны, как Варяжий Путь, прекрасны, как Русло Полесья, и с множеством притоков, словно Отец Рек.

Сказать, что жабы со змеёнышами были ошеломлены - не сказать ничего. Под волшебство хлынувшей лесной Совести некоторые из болотных тварей стали магическим образом воплощаться в своё первоначально благородное состояние. Они сбрасывали с себя боевую броню и слизкую кожу, выплёвывали отвалившиеся ядовитые клыки и выбирались из топи и гадюшника. А как только они покидали сии злачные места, так тут же принимали вид честных лесных обитателей.

Друг мой, было бы верхом несправедливости промолчать о том, что служили в серпентарии и настоящие лесные гадюки, которые приползали туда, наивно надеясь оберегать своими клыками Светлолесье и честь мундира. Когда же они увидели, что служить приходится среди тех, кто приполз не по призванию, а из продажности, оставаться среди оборотней им было очень тяжело. И однако же некоторые из них говорили себе: «Мой долг - остаться здесь, и вернуть честное имя змей. И если я могу помочь честным светлолесам, я постараюсь что-нибудь сделать, пусть это для меня и будет очень опасно»

Но всё-таки большинство оставшихся змеёнышей потеряли свой перворожденный облик навсегда. И теперь они были в сто раз злей и опасней, и ждали момента перейти в новое наступление.

34. Глава о шмелях, стрекозах и близкой победе.

Клещ-Врун прятался в своей главной резиденции. Он окружил свою чёрную нору сплошной змеиной цепочкой, и пообещал змеёнышам воровать для них до конца своих дней. Впрочем, доверять змеёнышам с перепуганными глазницами в масках он и не собирался. И пускай ласково гладил им хвосты, приговаривая «Красаўцы» (хотя окружающие почему-то слышали «мерзаўцы»), но на всякий случай в личном ангаре жужжали мохнорылые шмели, готовые в любую секунду взлететь с Клещом-Вруном, его семейкой и всем награбленным в какой-нибудь далёкий лес. А глупые жабы и бесчестные змеёныши пущай остаются на милость разъярённого лесного народа. Многие змеёныши чувствовали эту опасность собственной проклятой кожей, и Клещу-Вруну приходилось извиваться перед ними со всей изворотливостью, чтобы они только поверили в его новые пустые клятвы о том, что он их не сдаст. И пока Клещ-Врун слышал в ответ, что они с ним до конца, он, хоть и был перепуган до чёртиков, сдаваться не спешил. Как-то раз он вызвал к резиденции боевую стрекозу, и решил на ней пролететь над своими, как он считал, владениями. Он облетал по кольцу столицу Светлолесья, и сипло затягивал: «Моя прееееелесть!». В лапках его находился латинский автомат, на рукояти которого видна была странная гравировка с надписью «больным рожок не выдавать», и Клещ-Врун был уверен, что выглядит словно анаконда среди крыс. «Ишь, разбежались!» - рычал он на такой высоте, откуда не было видно ничего, кроме нелепых усов в отражении иллюминатора.