Коллектив авторов - Темнота (Народные суеверия)

Трусоват был Ваня бедный;

раз он позднею порой,

весь в поту, от страха бледный,

чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышит,

спотыкаясь, чуть бредет

по могилам; вдруг он слышит, —

кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал — шагнуть не может.

«Боже, — думает бедняк, —

это, верно, кости гложет

красногубый вурдалак.

Горе, малый я не сильный:

съест упырь меня совсем,

если сам земли могильной

я с молитвою не съем…»

Что же? вместо вурдалака

(вы представьте Вани злость), —

в темноте пред ним собака

на могиле гложет кость.

Ребята в ночном.

Кругом темь и тишина. Чуть слышно плещется рядом река да нет-нет хрустнет сухая ветка под ногами пасущихся стреноженных лошадей. И опять тихо.

Ребята сидят вокруг умирающего костра и тихо разговаривают.

— Скажи, Павлуша, — спросил Федя, — и у вас в Шаламове было видно предвидение-то [2] Так в деревнях иногда называют солнечное затмение. небесное?

— Как солнца-то не стало видно? Как же.

— Чай, напугались?

— И-и… страсть как. В одной избе баба, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки и перебила в печи: «Кому теперь есть, — говорит, — наступило светопреставление». Так щи и потекли. А у нас в деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого антихриста увидят.

— Какого это антихриста? — спросил Костя.

— А ты не знаешь? — с жаром подхватывает Илюша. — Ну, брат, откуда же ты, что антихриста не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни. Антихрист — это будет такой человек удивительный, который придет; а придет он такой удивительный человек, что его и взять нельзя будет и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек. Захотят его, например, взять крестьяне: выйдут на него с дубьем, оцепят его, ну, а он им глаза отведет, — так отведет им глаза, что они же сами друг друга побьют. В острог его посадят, например, — он попросит водицы испить в ковшике; ему принесут ковшик, а он нырнет туда, да и поминай, как звали! Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется — они с него так и попадают. Ну, и будет ходить этот антихрист по селам да по городам; и будет этот антихрист, лукавый человек, соблазнять народ христианский… Ну, а сделать ему нельзя будет ничего… уж такой он будет удивительный, лукавый человек..

— Ну да, — продолжал Павел своим неторопливым голосом, — такой. Вот его-то и ждали у нас. Говорили старики, что вот, мол, как только предвидение небесное зачнется, то антихрист и придет… Вот и зачалось предвидение. Высыпал весь народ на улицу, в поле, ждет, что будет? А у нас, вы знаете, место видное, привольное. Смотрят — вдруг от слободки с горы идет какой-то человек, такой мудреный, голова такая удивительная… Все как крикнут: «Ой, антихрист идет, ой, антихрист идет!» Да кто куда! Староста в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дворную собаку так напугала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес. А Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет!» Так все переполошились… А человек-то это шел наш бочар, Вавила: он жбан себе новый на базаре купил да на голову его и надел. Так и шел…

Вот те и антихрист…

У тетки Матрены Буренка изо всей деревни. В стаде идет — выменем чуть ли не по земле чертит. А доит: в удой — ведро, в неудой — полведра.

Ну, понятно, Матрена в ней души не чает. Только и послышишь: «Буренушка, матушка… Кормилица!»

Буренке и в корме и в пойле — отказу нет. Такое счастье Матрене привалило. Да, ведь, счастье-то с несчастьем бок о бок живут.

Вышла как-то Матрена на обед животине корму задать. Опрокинула в ясли Буренке полну плетюху пырея лугового, — глядь, а там еще и утренняя дачка не изжевана.

Матрена не чует, где руки, где ноги, только и помнит, как во что-то мягкое в навозе плюхнулась. Опамятовалась — отпугнула от плетюхи овец.

Глянула Буренка — взгляд человечий… и на глазах слеза, будто вымолвить что хочет, да господь речью обидел, только жалостливо промычала.

«Перепетиха, гляди, окаянная сглазила… Она вчерась похвалила… Она и она… У ней и глаз нехороший!»

На дворе содом: Матрена голосит, Буренка мычит, овцы блеют… Микешка выскочил на босу ногу, — палец в рот — и заревел… Пегашка смотрел, смотрел и тоже игогокнул… Ну, просто ад и ад кромешный…

Спохватилась Матрена:

— Батюшки, да что это я прохлаждаюсь-то? Сем-ка, к бабке Соломониде сбегаю.

Избенка бабки Содомониды — за околицей, окнами в овраг, задворками на деревню.

Бабка Соломонида с чертями за панибрата — потому и к чертям поближе. Овраг да болото — чортово логово.

Бабка у очелка в печи мешает, на заплечике две звездочки горят: черный кот шершавится.

Мешает бабка, бубнит, бубнит и мешает.

Матрена из узелка горшочек сметанки на стол выставила.

Мурлычет кот, на кринку сметаны облизывается. Облизнулась и бабка.

— Что тебе, касатка?

— Так и так: Буренушка тово; а с чего — не ведаю.

Бабка в ковш с водицей уставилась и с «самим» вперешопотки.

Уж она шепталась. шепталась, наконец, дошепталась:

— «Хозяин дворовый» сердится.

— С чего бы ему сердится-то?.. Я ль не ублажала его, я ль не почитала?.. В Егорьев день хлебом-солью потчевала…

Опять бабка в ковш, опять в щопот.

— Вишь, скотина белой масти ему не понутру.

— Бело-ой? Да у меня, кажись, и скотины-то белой нет… Лошадь пегая, овцы серые… Кто же бы это был?

— Узнай, узнай, касатка… А вот животину водицей наговорной спрысни… Полегчает… Вот как полегчает…

Идет Матрена — нет, не идет, летит ко двору.

Спрыснула Буренку, а та, знай, охает да вздыхает. Охнет да мыкнет, мыкнет да охнет. Пригорюнилась Матрена над Буренкой.

Вдруг под ногами: «мяу, мяу…», — Машка, за молочком трется. Глянула Матрена: кошка-то белая… Так сердце и стукнуло:

«Так вот из-за кого «дворовый» Буренку губит… Вот…» — Раз, раз… и от Машки только мокренько…

А Буренка лежит и лежит… День прошел, другой прошел — Буренке не легче.

Опять у бабки Соломониды на столе яички из узелка раскатились. Опять бабка в ковшик уткнулась. Пошептала, головой покачала.