Борис Камов - Сумка Гайдара

Иначе с какой радости он сидел бы с утра до ночи в своей куцей шинелишке на ветру и писал в тетрадке?

— И что же, там будет про каждого из нас? — спросил Северин, тот самый, который хотел утром подарить Аркадию Петровичу отличную, сытную горбушку.

— Про каждого, — согласился Аркадий Петрович, — чтобы твои, Трофим, дочь или сын могли бы прибежать с этой книжкой в школу и сказать: «А тут и про моего папку. Оказывается, на войне он был у меня герой!..»

* * *

В землянке, после беседы у костра, Аркадий Петрович долго не мог уснуть. Перво-наперво он ждал, пока от тепла его тела немного согреется соломенный тюфяк и толстое верблюжье одеяло, поверх которого он положил еще свою шинель, и его перестанет знобить от холода и непроходящей сырости.

А во-вторых, нужно было подготовиться к завтрашнему дню. Еще лет десять назад, на Дальнем Востоке, начав «Военную тайну», он сделал для самого себя важное открытие: если с вечера проговорить в уме или даже вслух завтрашний «урок», то на другой день работа идет очень споро. Не нужно тратить минуты и часы на раскачку. И не приходится останавливаться и думать, а что писать дальше.

Тогда же он приучил себя, проговорив эпизод, делать наброски плана. Здесь, в лагере, набрасывать планы он уже не успевал. Все-таки отряд — не дом творчества в Ялте. Но, целиком полагаясь на свою память, к которой вернулась юношеская цепкость и прочность, он отбирал в уме «случаи» для записи, выделял особо нужные и резкие детали и с этим засыпал.

После разговора у костра о будущей книге Гайдар наметил для следующего утра «Подвиг капитана Рябоконя».

Чувствуя, как под одеялом накапливается тепло, и понимая, что засыпает, Аркадий Петрович успел взглянуть на светящийся циферблат. Без десяти минут полночь. Наказав себе проснуться в три, он в тот же миг заснул.

...Посреди ночи Гайдар вздрогнул, как от толчка. Поднес к лицу часы. Стрелки показывали пять минут четвертого. Вставать не хотелось. Аркадий Петрович досчитал до трех. На слове «три» спустил ноги. Быстро оделся, взял ручной пулемет и вышел из землянки.

Небо было морозно-чистым. Звезды светили ярко и празднично. От близкого болота несло гнилью и сыростью. Сырость тут же стала заползать в рукава и за воротник.

Гайдар застегнул шинель на все пуговицы. Поправил на плече «дегтярь» и, стараясь ступать как можно бесшумней, направился в сторону лесопильного завода. Там был самый отдаленный пост.

Аркадий Петрович с точностью до одного дня мог сказать, когда родилась в нем эта привычка проверять посты — в августе девятнадцатого. Недалеко отсюда, под Кожуховкой, на рассвете заснули часовые. И белые, ворвавшись в село, чуть не перебили всю курсантскую роту.

Став ротным командиром в тот же день, а было ему тогда пятнадцать лет, Гайдар ни разу с той поры не передоверил никому проверку постов. Это много раз спасало жизнь и ему, и бойцам, особенно в Сибири, в борьбе с Иваном Соловьевым, который оказался большим мастером на коварные и смертельные выдумки.

В партизанском отряде, числясь рядовым, Аркадий Петрович возобновил свои обходы. Он считал, что караульная служба в лагере слаба. Просыпался в три часа каждую ночь. А случалось, и раньше. И командование, зная об этом, до утра уже не проверяло посты.

— Стой! Кто идет?! — перепугался часовой возле штабной землянки.

— Не кричи, свои! Ты что, заснул?

— Никак нет, товарищ Гайдар, просто слегка задумался.

— Задумываться лучше с открытыми глазами, — напомнил Аркадий Петрович. — Ты видел кинжалы, с которыми ходят немецкие разведчики?

— Не доводилось.

— Напомни утром. Я тебе покажу.

Обойдя все посты, Гайдар возвратился в землянку. Было без четверти четыре. Сырая постель в душной землянке еще хранила слабое тепло. Аркадий Петрович сразу уснул и проспал до начала шестого.

В это утро ему было отчего-то неспокойно. Он опять обошел посты. Уже заступила другая смена. И один из часовых, молодой парень, с оттенком легкого превосходства в голосе произнес:

— Все в порядке, товарищ Гайдар, можете спокойно сидеть на пенечке и писать.

Аркадий Петрович ничего не ответил. Вернулся к своей землянке. Быстро закончил туалет. Пристроив пулемет у ног, уселся на пень, достал тетрадку, положил в рот карамельку, предпоследнюю из своего секретного запаса. И вывел карандашом: «Подвиг капитана Рябоконя».

И тут со стороны лесопильного завода ударил винтовочный выстрел, за ним второй и третий... И сквозь заросли донесся рев нескольких автомобильных моторов.

Ехали каратели...

Надежда на то, что футбольный мяч хранит записку про тайник Михаила Ивановича, была самой призрачной. Но оставалось слишком мало шансов, чтобы я мог пренебречь хотя бы одним. А кроме того, думалось: попав на бывшую усадьбу лесника, мы отыщем что-нибудь еще. Скажем, трехлитровую банку с документами... А там будет видно.

Для экспедиции в Лепляву нам с Василием Михайловичем оставалось только выбрать время. Обоим удобнее всего было лето. Однако близилась 25-я годовщина со дня гибели Аркадия Петровича. Бывшие лейтенанты Абрамов и Скрыпник известили меня, что к 26 октября будут в Лепляве. Я пригласил к тому же сроку и Василия Михайловича.

20 октября я уже находился в Каневе. Осень выдалась неприветливая, как в сорок первом. Рано осыпались деревья. Моросили дожди. Давно не показывалось солнце. И в колхозах опасались, что не успеют до заморозков управиться с овощами.

Рядом со старой двухэтажной гостиницей возле парка имени Гайдара светлело недавно построенное легкое здание со стремительно-тревожной фигурой горниста на фронтоне. Это была Библиотека-музей А. П. Гайдара, единственный в мире памятник детскому писателю, деньги на который заработали и прислали дети. Одна девочка писала: «Мама дала мне деньги на мороженое. Я их посылаю на строительство музея».

...Тут мне был знаком каждый экспонат. Но дольше всего я обычно простаивал возле вертикального стенда. На голубом его сукне под толстым бронестеклом белели две небольшого формата страницы, заполненные торопливыми карандашными строчками. Это было письмо «лейтенанта С. Абрамова» от 1 мая 1942 года — первое известие о подвиге и гибели Гайдара.

В сорок втором эти листки проделали нелегкий путь из глубокого немецкого тыла в Москву. И уже совсем недавно, подаренные Дорой Матвеевной Гайдар, прибыли из Москвы в Канев.

Стоя возле двух этих страничек, я думал: сколько же народу привело в движение письмо Абрамова — тогда, в сорок втором, и после, в сорок четвертом, когда «Комсомольская правда» прислала капитана Башкирова, и еще позже, в сорок седьмом.

И то, что я теперь ждал в Каневе Скрыпника, Абрамова и Швайко, то, что миллионы ребят хотели теперь быть похожими на Аркадия Петровича, было отдаленным эхом все того же письма.