Борис Камов - Партизанской тропой Гайдара

Директор гостиницы специально прислал сказать, что в ресторане его ждет ужин. Правда, ничего особенного. С продуктами стало трудно. Но сыт будет, и кусок вареного мяса с мозговой косточкой найдется тоже.

Выйти из номера Аркадий Петрович не успел. К нему набилось полным-полно народу. Все ждали новостей.

Не то чтобы товарищи не бывали на передовой. Просто так повелось: лучше Гайдара никто не мог объяснить ни сложностей, возникших на фронте, ни перемен за последние дни.

Развернули карту, и Аркадий Петрович, с толстым карандашом в руке, коротко и точно, как перед боем, говорил: где теперь наша линия обороны, сколько дивизий дополнительно брошено Гитлером сюда, под Киев, из них — моторизованных, в чем преимущества и недостатки создаваемой нами линии укреплений и насколько эффективны новые средства борьбы с немецкими танками.

Его спрашивали. Он отвечал, и ни один вопрос не заставал его врасплох, словно он вернулся не с передовой, а из штаба фронта, где получил исчерпывающие сведения от самого генерал-полковника Кирпоноса.

Но бывало, чего-нибудь не знал и тогда говорил: «Этого я не знаю». И даже такой ответ выслушивался с уважением. В самом деле, откуда же одному человеку все знать?..

...Поздний вечер. В ресторане давно остыл приготовленный для Гайдара ужин, а в номере продолжается разговор.

Когда все ушли, Аркадий Петрович потушил свет, поднял штору и распахнул окно. Посмотрел на притихший, без единого огня, город и снова опустил штору.

Но спать не лег, а положил на стол свою сумку, достал стопку хорошей бумаги и сел писать.

Часа в два ночи Гайдар зашел на узел связи. Две девушки крепко спали. А две другие дежурили, продолжая выстукивать что-то на телеграфном аппарате.

Поздоровался. Ему кивком ответили: телеграммы уходили в Москву. Когда одна из девушек освободилась и оглянулась, она увидела, что на столе, в ряд, стоят четыре флакона «Кармен».

— Ой, какая прелесть!.. Где вы их достали? — воскликнула она.

— Нам сегодня в батальоне духи выдавали сухим пайком, — отшутился Гайдар.

Обе девушки засмеялись так, как умеют смеяться только украинки. И, конечно, разбудили подруг. Те быстро поняли, отчего переполох. Открыли флакон, и Валя влажной от духов рукой провела по вискам Аркадия Петровича. Он покорно наклонил голову, как бы готовый перенести и не такое испытание. И все снова засмеялись.

Гайдар с грустью посмотрел на девчат, которые давно уже сделали его поверенным своих прозрачных тайн.

Им бы читать под каштанами стихи, купаться в Днепре, загорать на пляже, играть дотемна в волейбол, а они по пятнадцать-шестнадцать часов просиживают у своих аппаратов. По трое суток не бывают на улице. Когда им говорят: «Так нельзя», — привычно и устало отвечают:

— В окопах трудней.

И потому, возвращаясь в гостиницу, он всегда приносил с собой цветы из оранжереи, или выпрошенный на какой-нибудь базе шоколадный набор, за который бывало уплачено втридорога, или вот, как сегодня, так удачно подвернувшиеся духи.

И, глядя на детски искреннее их веселье по поводу всех этих пустяков, он был рад, что доставил своим приходом несколько безоблачных минут.

Выждав, пока они угомонились, спросил:

— Москву, девочки, дать можете?

— «Комсомолку»?

— Да.

— Линия занята. Отдыхайте. Освободится — сразу разбудим. Вы в том же номере?

— В том же.

— Спокойной вам ночи...

Гайдар отправился к себе. На передовой приходилось спать где угодно: в брошенных, тоскливых хатах, добротно сделанных, пахнувших погребом землянках, а то и прямо в окопах.

Знакомый фотограф однажды снял его спящим в глубокой траншее: пилотка на глаза, руки на груди, наган на поясе. Получилось жутко, как в могиле.

И теперь просто не верилось, что можно раздеться и поспать на чистом белье, положив голову не на жесткую сумку, от которой потом ныли затылок и шея, а на белоснежную мягкую подушку.

Часа через полтора в дверь его комнаты тихо постучали:

— Аркадий Петрович... Аркадий Петрович....

Гайдар приоткрыл не видящие со сна глаза, натянул одеяло на уши и заснул было опять.

— Аркадий Петрович... Вставайте... на проводе Москва.

Гайдар вздрогнул, сбросил с головы одеяло.

— Москва?! Спасибо... Иду.

Гимнастерка, галифе, сапоги — на все это по выработанной годами привычке требовались секунды. Ополоснув лицо под краном, затянул ремень с широкой командирской пряжкой. Взял со стола заранее приготовленные листки и вышел.

...В аппаратной, сев верхом на стул и прижав трубку плечом, готовый диктовать, он долго слушал, как переговаривались киевские и московские телефонистки, вызывая редакцию «Комсомольской правды».

Продолжалась обычная работа.

Отдохнувшее за ночь солнце заливало ярким светом пробуждающийся город.

В тот же день по вызову редакции Аркадий Петрович выехал для отчета в Москву. Сам по себе вызов был нелепостью: шла война и с отчетом можно было подождать. Но здесь еще действовала раздражающая инерция мирного времени.

И все-таки Гайдар был доволен, что побывает дома. Как и все там, на передовой, он очень по дому тосковал.

В квартиру Аркадий Петрович ввалился без шинели, без бинокля и многих других вещей, потому что эшелон его разбомбило и добираться пришлось уже в другом вагоне и в другом поезде. Но выглядел Гайдар бодрым, загорелым, как бы сразу помолодевшим.

Однажды утром Аркадий Петрович появился в Детиздате. Медленно оглядывая знакомые стены и двери, словно удивляясь, что вот он опять здесь, прошел по длинному коридору, раскланиваясь со всеми, кто ему встречался, а потом осторожно, от этого он тоже отвык, постучался в кабинет к главному редактору Григорию Самойловичу Куклису.

Григорий Самойлович радостно поднялся из-за стола и долго, молча разглядывал Гайдара, который вернулся «оттуда».

Аркадий Петрович и прежде ходил в кавалерийской длиннополой шинели и солдатской гимнастерке, что не мешало ему быть веселым шутником и во время серьезного разговора достать вдруг из-за пазухи ужа, которого все, конечно, принимали за гадюку.

Но теперь Гайдар был как-то грустно-серьезен и в своей выутюженной не новой гимнастерке и зеркально начищенных сапогах больше чем когда-либо походил на кадрового командира.

Аркадий Петрович с готовностью, но сдержанно отвечал на вопросы, и, хотя, казалось, поддерживал беседу, заметно было, что думает он о чем-то своем.

Куклис кому-то позвонил и вошел редактор Борис Исаакович Камир.

Издательство приступило в это время к выпуску «Военной библиотеки школьника». Теперь как раз готовился сборник «Советским детям» — слово наших писателей о войне. Согласие участвовать в сборнике уже дали Илья Эренбург и Алексей Толстой.