Мари-Од Мюрай - Спаситель и сын. Сезон 4 [litres]

– У них инстинкт, – продолжал Габен. – Они считают, что над ними летает орел или сарыч. И еще вот что, – прибавил он, усаживаясь в трехногое кресло, под которое подставил два кирпича. – Я нашел Спасёна.

– Твоего хомячка? – воскликнул Поль. – И где же он?

– В обувной коробке. Мумифицируется. Хочешь посмотреть?

Поль и Лазарь оба сказали «фу, гадость!», но все-таки решили взглянуть одним глазком. Габен обнаружил своего маленького приятеля под комодом, когда занимался уборкой чердака.

– Его нужно похоронить в саду рядом с Баунти, – решил Лазарь.

Баунти – мир его праху! – был первым его хомячком.

– У нас будет настоящее кладбище, – обрадовался Поль.

На его воображение очень сильно подействовали «Ходячие мертвецы».

Поль спокойно вошел в холл больницы и в большом металлическом лифте тоже ехал совершенно спокойно. Он немного напрягся в коридоре, встретив озабоченного врача со стетоскопом на груди, а следом медсестру с тележкой, полной пузырьков и баночек. Через приоткрытые двери Поль заметил медицинские кровати с ограждениями, подъемными механизмами и стойками для капельниц. Очень скоро Спаситель почувствовал в своей руке робкую маленькую ручку.

– Стоп! Куда это столько народу? – заволновался молодой врач, когда в отделении интенсивной терапии появились все обитатели дома № 12 на улице Мюрлен.

– Пропустите меня, жену и старшего сына, – попросил Спаситель, представляя Луизу и Габена и не слишком заботясь о правдивости.

– А я? – спросил Лазарь жалобно.

– Нет, детям нельзя, – тут же вмешался молодой врач. – А те, что идут, надевают халаты. Прошу!

Жово лежал на узкой кровати в небольшом боксе, набитом медицинским оборудованием. Он дышал уже без аппарата искусственного дыхания. Нос с горбинкой на худом лице стал еще больше походить на клюв хищной птицы. Из-за ввалившихся глаз орбиты казались пустыми.

– Мне кажется, он в сознании, – сказал Спаситель дрогнувшим голосом.

Близость смерти не ужасала его; ужасало воспоминание о том, что он выбросил блестящие камешки в Луару.

– Наверно, лучше с ним поговорить? – обратилась Луиза к Спасителю.

Он только промычал что-то в ответ, и все трое так и остались стоять молча.

Луизе первой пришла в голову очень хорошая мысль. Она подошла к Жово, взяла его большую костлявую руку и стала читать молитву, которой научилась, когда была маленькой девочкой.

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле…

Спаситель тоже стал машинально повторять знакомые с детства слова, а Габен потихоньку вышел. Он вернулся в приемный покой и, сняв с себя белый халат, протянул его Лазарю, у которого еще не высохли на щеках слезы.

– Давай топай, – сказал он.

– Нет, ему нельзя, – испуганно прошептал Поль.

– Доктора же нет, – резонно возразил Габен, помогая Лазарю закатать слишком длинные рукава. – Беги быстрей.

Лазарь не то что побежал – полетел. Боясь, как бы не появился врач, он бросился к Жово и стал его трясти за плечо:

– Жово! Жово!

И… Чудо из чудес! Жово открыл глаза. Синие-синие.

– Мама…

– Эй! Нет, я Лазарь!

– Мама, – повторил старик.

А потом пролепетал что-то о рае и ангелах. Лазарь с огорчением поднял глаза на папу.

– Он меня не видит, да?

– Он слегка не в себе от таблеток, – объяснил Спаситель. – Тебе вообще-то сюда нельзя, но раз уж ты здесь… Говори с ним нормально.

Лазарь, не чувствуя ни малейшего страха перед умирающим стариком, стал говорить ему чуть ли не на ухо:

– Жово, морские свинки здоровы. Мы тебя ждем, чтобы смотреть «Ходячих мертвецов» дальше. Мы не смотрели следующие серии. Давай выздоравливай скорее.

Он выпрямился, сказав старику все, что хотел.

– Ну, я пошел, – сказал он взрослым, уже развязывая на себе халат.

Спаситель проводил сына взглядом и повернулся к Луизе:

– Каков урок, а?

Он тоже наклонился к Жово.

– Не знаю, слышишь ты меня или нет, – зашептал он ему на ухо. – Ты старый разбойник, Жово, но я тебя все-таки люблю.

Синие глаза закрылись. И, вполне возможно, навсегда.

Конец дня тянулся медленно, словно все были в каком-то оцепенении. На вечерней поверке явно не хватало Жово, и у Спасителя впервые с тех пор, как старика увезли в больницу, защемило сердце.

В спальне, собираясь ложиться спать, Луиза увидела на тумбочке дивиди и прочитала вслух:

– «Звездные войны». Трилогия. Ты смотришь?

Спаситель как раз снимал через голову свитер, так что замогильный голос прозвучал очень естественно:

– Да пребудет с тобой Сила!

– И ты читаешь Коран?

Он отбросил свитер и проговорил:

– Би-сми-Лляхилляхи-р-рахмани-р-рахим!

Если честно, чертово его ремесло очень его устраивало. Он не имел права говорить о своих пациентах и не должен был пускаться ни в какие объяснения.

А вот кому хотелось пуститься в объяснения, так это Алисе. Она уже в машине приготовила в голове фразу, с которой у них начнется разговор с Сельмой: «Сама не знаю, что со мной творится, и не могу рассказать, что чувствую». И все случилось именно так. Алиса не смогла рассказать, что она чувствует, потому что на кровати Сельмы лежала и рыдала Марина. Ее родители, мадам и месье Везинье, – какое уж тут везение? – решили расстаться.

– Никогда я не думала, что такое возможно! Что со мной-то будет?! Что будет со мной!

«Действительно. Когда у других родители разводятся, это нормально», – подумала Алиса, никогда особенно не любившая Марину. А Марина повернулась к ней и спросила:

– У тебя же родители развелись. Они перед разводом ссорились? И ведь твой отец – он мерзкий тип, да?

«Да пошла ты… – подумала Алиса, не давая себе труда ответить. За спиной Марины она делала знаки Сельме, прося ее поскорее спровадить Марину. Спустя час, когда Марина наконец ушла, Алиса безжалостно заявила, что та могла бы уйти и пораньше. Сельма взглянула на нее с искренним удивлением.

– Но ей же по-настоящему плохо, – с упреком сказала она.

После упрека подруги Алисе вообще расхотелось откровенничать. Вечером, лежа в широкой кровати Сельмы, Алиса занялась тем, что психолог назвал бы самоанализом. Она решила, что вела себя по отношению к Марине как злобная эгоистка. Бедная Марина! Уж Алиса-то на собственном опыте знала, как страдаешь, когда твои родители разводятся. Но, как ни странно, даже упрекая себя, она не чувствовала искреннего сочувствия к Марине. «Я, наверное, со сдвигом, – решила она. – Или, может быть, аутичная?»

На следующее утро Луизу разбудил, пожалуй, слишком ранний телефонный звонок дочери.

– Ты заболела?

– Нет, хотела предупредить, чтобы ты за мной не заезжала.

– Значит, ты не будешь с нами обедать, – сказала Луиза, и сердце у нее упало.