Мари-Од Мюрай - Спаситель и сын. Сезон 4 [litres]

Элла, полная загадок и тайн.

– Счастье – это умение извлечь пользу из несчастья, – покачал головой Спаситель.

– Я и вас не всегда понимаю, – призналась мадам Кюипенс, застенчиво улыбнувшись.

– А вы, Виржини, как вы себя чувствуете?

У Спасителя была особая манера задавать этот банальный вопрос: казалось, нет для него ничего важнее. Результат был ошеломительным. Виржини расплакалась. Среди рыданий можно было только угадать отдельные слова: Камиль… я знаю… как же это… нет, так нельзя… так не бывает…

Камиль поговорил с женой. Сказал, скорее всего, не всю правду, но начал ее готовить. Сказал ей о раке. О лечении. О надежде. О возможной ремиссии. Сказал о страховке, о продаже предприятия. Понемногу Виржини успокоилась. Она еще всхлипывала, но голос у нее звучал твердо, когда она сказала:

– Я не буду ничего продавать. Я сама могу вести дела, ведь я уже веду их.

– Конечно, – согласился Спаситель.

– Вам, наверное, кажется диким, что я думаю… думаю… как будет после…

– Вы все делаете правильно. Стараетесь приготовиться к любым неожиданностям, потому что вы человек ответственный.

Взгляд Виржини терялся в неведомых далях, отыскивая дорогу, по которой она пойдет. Дорогу одинокой женщины, которая отвечает за предприятие и растит двух дочерей.

Мадам Кюипенс ушла, и у Спасителя наконец выдалась минутка позвонить в отделение интенсивной терапии. К телефону подошла медсестра с сильным иностранным акцентом, фамилия Жовановик ей ничего не сказала.

После того как Спаситель описал ей старика, она сообразила, о ком идет речь.

– А, да-да, старый господин. Его здесь больше нет. В боксе никого. Больше ничего не могу вам сказать. Звоните.

Спаситель разнервничался, повесив трубку. Не могли же они отвезти Жово в морг, не позвонив ему. Но вспомнил медсестру мадам Рейнольд и подумал: нет, могли.

Как раз в это время Габен вернулся домой, отдав наконец школе дань вежливости. Он хотел забрать на кухне свои выписки из Википедии, но нигде их не обнаружил. Выписки унес Спаситель к себе в кабинет, но Габен окончательно решил: у него шизофрения: он сам не знает, что делает. Теперь во всем, что бы с ним ни происходило, он находил симптомы душевной болезни…

Габен вышел на веранду, посмотрел в окно и вдруг подумал, что неплохо было бы взять велосипед Спасителя и съездить на берег Луары. Он не любил физических усилий, никогда не садился на велосипед, но почему-то именно сейчас ему позарез понадобилась велосипедная прогулка.

Габен вышел в сад – холодный, темный, пустынный, одним словом, февральский – и направился к сараю, где Спаситель держал лопаты и грабли, велосипеды и самокаты. Когда Габен потом вспоминал об этом, то говорил, что у него сработала интуиция, но вообще-то все было, конечно, делом случая.

Габен вошел в сарай и в полутьме сразу заметил зомби. На секунду он впал в ступор. Но ему, Габену, хладнокровия не занимать, он не заорал, не заметался, как идиот. Он застыл, затаив дыхание, и мало-помалу к нему вернулась соображалка.

– Жово? – спросил он.

Вот чего было у Габена не отнять, так это смелости. Он приблизился к существу, которое, тяжело дыша, привалилось к велосипедам, глядя перед собой широко открытыми глазами. Изо рта у него текла слюна. Габен присел на корточки и потрогал сидящего, чтобы увериться: Жово сидит тут на самом деле, это не галлюцинация.

– Жово? Какого черта ты тут торчишь? – спросил он с отчаянием и злостью в голосе.

В ответ он услышал хрип. Для разговора время было явно не подходящее. Габен подхватил старика под мышки и под коленки и попробовал поднять. Жово был высоким, но сейчас от него остались кожа да кости. Неимоверным усилием Габену удалось выпрямиться, и он с большим трудом, оступаясь, едва не падая, дотащил свою ношу до веранды. Локтем и ногой отворил дверь и с последним «о-ох» свалил старика на диван. Трудно себе представить, как выглядел Жово. Он нацепил на себя то, что сумел прихватить в медсестринской комнате, а сверху завернулся в одеяло. Дождь, слезы, пот и кровь текли у него по лицу.

– И… ди… – прошептал он.

– Что? Что ты говоришь?

– Иди…

– Ты шел от самой больницы? Ты с ума сошел, Жово!

– Иди или…

«Иди или сдохни» – таким был девиз легионеров.

Луиза привыкла, что после недели с отцом дети выплескивали на нее всё скопившееся за эти дни раздражение. Но на этот раз все было еще хуже. Поль был в полуобморочном состоянии, как морская свинка, когда она не может спрятаться в укрытие.

– Садись быстрей, не тяни, – поторопила его Луиза, опустив окно.

Поль плюхнулся на сиденье рядом с ней и сказал:

– Не кричи.

– Я кричу? – изумилась Луиза.

Но она уже усвоила полезную манеру Спасителя извиняться и прибавила:

– Прости, пожалуйста. Как дела?

– Спать хочу, – ответил Поль и закрыл глаза.

У него гудела голова от криков ссорящихся Жерома и Пэмпренель и нескончаемого плача ребенка. Луиза поняла, что выбрала неподходящее время для интервью. Но, увидев Алису, действительно закричала:

– А это еще что такое?

Алиса вышла из школы не только с набитым рюкзаком, но еще и с чемоданом на колесиках.

– Не кричи! – сказала ей Алиса. – Мне пообещали, что выбросят мои пожитки на улицу.

Тогда Алиса быстренько собрала одежки, книжки, косметику, постеры в первое, что попалось под руку. В школе целый день над ней потешались.

– И что теперь будет? – спросил Поль разбитым голосом, когда они втроем уселись на кухне, решив утешиться горячим шоколадом.

За всю прошедшую неделю дети почти не виделись с отцом. Они забились в комнату Алисы и сидели там, совершая боязливые набеги на холодильник, который пустел с каждым днем.

– Я голодала, – трагически сообщила Алиса, ужасаясь задним числом, как могла она такое вынести.

Луиза встала и выложила перед детьми еще одну пачку мадленок.

– Можно сегодня я буду ночевать у Лазаря? – спросил Поль.

Луиза пообещала, что позвонит Спасителю, как только они кончат есть.

– Почему всегда Поль? – обиделась Алиса. – Почему МЕНЯ никогда не спросят? Почему никто не спросит, чего Я хочу?

– Я тебя тоже всегда с удовольствием выслушаю, – попыталась возразить Луиза.

– Всегда бедненький любименький Поль! И сразу звонить Спасителю, чтобы Поль ночевал у Лазаря. А для МЕНЯ у Спасителя есть место? Мне только пообещали комнату на чердаке: «У тебя будет своя комната»! А потом что? Оказалось, это невозможно, потому что дорого! И где я буду жить? На улице, как Жово?

Алиса рыдала и кричала, искренне, мучительно страдая от всех несправедливостей, нет, назовем вещи своими именами, от всех издевательств, которые на нее обрушились. Мне плохо. Я страдаю, Я, Я, Я! Решительно, она была самым несчастным существом на земле.