Мари-Од Мюрай - Спаситель и сын. Сезон 4 [litres]

– Кто там еще? Алиса.

Странная она девчонка. Не очень красивая, не очень симпатичная. Иногда, когда Габену надоедало видеть, как она злится, он старался ее развлечь. Она как-то его спросила, пользуется ли он вотсапом, и вот теперь написала.

Ты где?

На чердаке. А ты?

У отца. Он пошел курить. Кризис в разгаре. Мачеха сказала, квартира ее и младенца, нам пора выметаться. Папа ищет другую квартиру, пока не нашел. Тебе везет. У тебя чердак.

Габен поколебался, стоит ли ему откровенничать в ответ. Алисе-то всего четырнадцать. Но она не поставила смайликов, значит, все-таки взрослая. И потом, что ли, лучше говорить с морской свинкой?

Я тоже в полном дерьме.

Габен отправил еще несколько посланий, потом писать ему надоело, и он отложил телефон. Лег, закрыл глаза и в полусне за закрытыми веками стал видеть, как на экране, лица. Очень отчетливо. Совершенно незнакомые. Голосов он пока не слышал. Но если поработать, то и за голосами дело не станет.

Вот какое стихотворение учила Элла утром в субботу. Дома никого не было, и она могла декламировать его вслух. Ей нравилось слышать голос поэта, мечтателя, который говорил ей, что счастье существует не в мечтах. Оставалось узнать, что такое «стезя». Элла была убеждена, что писатели учатся своему ремеслу, коллекционируя слова.

«Стезя – путь, дорога (трад. – поэт.) ».

Она переписала определение в тетрадку. В словаре было еще и переносное значение слова: «жизненный путь». Элла вспомнила, что в этом смысле слышала его от папы. «Важно найти свою стезю», – говорил он.

Вчера папа сказал по телефону, что заедет за ней на машине.

Месье Кюипенса опять отпустили в субботу из больницы, чтобы он мог поехать вместе с дочерью на присуждение премии журнала «Я читаю». Весь медицинский персонал был уже в курсе события: «Моя дочь пишет. Она победила на конкурсе рассказа. (Ну, почти победила.)»

У мадам Кюипенс в субботу была серьезная деловая встреча. Жад, само собой, отправилась куда-то со своим приятелем.

– «У говорящих о счастье часто грустнеют глаза…» Нет, это из другого места.

Элла никак не могла сосредоточиться. От волнения у нее перехватило горло, сжалось сердце, а теперь еще скрутило живот. За завтраком, которым ее кормила мама, она едва смогла съесть йогурт. И вот пришло время одеваться. Элла достала из шкафа свою мужскую одежду. Она прятала ее за детскими карнавальными костюмами. Черный пиджак, белая рубашка, полосатый галстук, мужские туфли, шляпа борсалино.

Одевшись, она взглянула на себя в зеркало и вспомнила миф о Нарциссе, который им рассказывала учительница латыни. Приблизилась к своему отражению – бледному темноволосому юноше с мерцающими и, несмотря ни на что, задорными глазами – и поцеловала себя, оставив мутное облачко на зеркальной поверхности. Упала шляпа. Элла наклонилась ее поднять, и щеки у нее порозовели. Она представила себя в зале гостиницы «Эвергрин», где будут вручать премию и куда ей выдали приглашение на две персоны. От волнения щеки вспыхнули. Все будут смотреть на нее. Спрашивать: это девочка? Или все-таки мальчик? Шептаться у нее за спиной. Может быть, насмехаться.

Когда-то она сказала Спасителю, что не отказалась бы от кольца Гига [46] Кольцо, которое делает человека невидимкой. Историю о пастухе Гиге, ставшем царем, рассказывает Платон в своем «Государстве». , чтобы быть иногда невидимкой, – историю о нем им тоже рассказала мадам Нозьер, латинистка. И вот только сейчас Элла вдруг ясно поняла, что имел в виду Спаситель, когда на прошлой консультации сказал ей: «Опасно слишком рано открываться». Он прав. Сейчас привлекать к себе внимание рискованно. Когда-нибудь она будет свободной, станет писателем и тогда, возможно, напишет книгу о себе, напишет в мужском роде. Но не в эту субботу. Быстро, пока отец не приехал, Элла убрала галстук, мужские туфли, шляпу и надела обычные джинсы, кроссовки и любимую матроску.

– «У говорящих о счастье часто…» Папа! – крикнула она, как маленькая девочка, которая заждалась у дверей.

Камиль не успел еще войти, как Элла повисла у него на шее.

– Ты не огорчилась? – спросил он дочь, когда они уже сидели в машине.

– Огорчилась?

– Что не побываешь в редакции?

Торжество состояло из двух частей. Начиналось оно в два часа с посещения редакции журнала и встречи с его сотрудниками. Вручение премий предстояло в четыре в большом зале гостиницы по соседству.

– Нет, так долго я бы не выдержала, – ответила Элла. – У меня и так голова кружится.

Месье Кюипенс не мог освободиться раньше: он не мог пропустить прием у своего лечащего врача. Редактор журнала его успокоила: главное для пяти избранников, четырех девочек и одного мальчика, произойдет в зале гостиницы, там же к ним присоединятся три выдвинутых на премию класса вместе со своими учителями.

Гостиница «Эвергрин» с беломраморным фасадом и вращающимися дверями – вполне возможно, не из настоящего золота, но сияющими, как золотые, – с красным ковром, ведущим к блестящей стойке, за которой сияли улыбками молодые люди в галстуках, показалась Элле чужим миром богачей. Сердце у нее защемило, как будто ей надо было переступить порог нелюбимой школы. Ей захотелось взять папу за руку и убежать отсюда. Но месье Кюипенс пожил на свете. Да и смерть была не за горами. Он уже не обращал внимания на всякую ерунду.

– Добрый день, – поздоровался он с распорядительницей в черном костюме. – Нам в салон Гортензий.

– Вы приглашены? – осведомилась она очень вежливо, но в то же время не забывая о бдительности.

– Да, моя дочь в списке победителей, – не мог не сказать месье Кюипенс, протягивая картонную карточку.

– Папа, – простонала Элла, больше всего на свете мечтая о кольце Гига.

– Второй этаж направо. Мои поздравления, мадемуазель.

Монументальная лестница с золотыми шарами тоже была устлана ковром и уставлена на площадках декоративными растениями.

– Красный-то ковер прямо как в Каннах, – пошутил Камиль, вынужденный остановиться на средине лестницы, чтобы немного отдышаться.

– Пойдем отсюда, – прошептала Элла.

– Что? – не понял отец.

– Нет, ничего…

Ради него она вытерпит все до конца, но про себя взмолилась: «Пожалуйста, пусть я выиграю! О, пожалуйста!» Иначе она не переживет папиного разочарования.

Двери в салон Гортензий стояли распахнутыми, и там уже толпилось человек сто – все три класса, получившие премии: один пятый и два шестых со своими учителями. Атмосфера насыщена электричеством – громкие голоса, смех, селфи возле буфета.