Елена Тудоровская - Приключения Одиссея. Троянская война и ее герои

На взрытой меже сидел горбун Эврибат, с видом отчаяния опустив голову на руки. Цари подошли к нему. Глашатай со слезами стал просить их поговорить с его хозяином. Но ни дружеское приветствие Менелая, ни мягкое увещание Нестора, ни язвительный укор Агамемнона не пробудили внимания безумца. Он прошел мимо, даже не взглянув на друзей. Некоторое время все стояли молча, удрученные горестным зрелищем. Только Паламед был спокоен. Он не доверял внезапному безумию хитрейшего из ахейцев и зорко следил за Одиссеем. Вдруг он спросил Эврибата, давно ли безумие овладело несчастным Лаэртидом? Эврибат с готовностью ответил:

– С самого утра, благородный муж; и мы не можем убедить его даже вкусить пищи.

Паламед повернулся и окинул взглядом поле. Он и сам не хуже других ахейцев – будь то царь или простой смертный – умел пахать землю. Герой сразу увидел, что Одиссей пахал вовсе не с утра, а разве лишь столько времени, сколько они шли от гавани до Одиссеева поля. Паламед решился. Не сказав ни слова, он поспешил обратно в город. Спутники удивленно смотрели ему вслед. Паламед добежал до царского дома и вошел прямо в палату. Пенелопа все еще сидела над колыбелью сына; няня и приближенные рабыни ласково утешали ее. Паламед отстранил женщин и выхватил из колыбели маленького Телемака. Женщины вскрикнули; Паламед завернул ребенка в покрывало и понес его из дома.

Няня и другие рабыни с воплями бросились за похитителем. Пенелопа упала на колени и приникла к пустой колыбели, замирая от страха. Она не так боялась за сына, как трепетала при мысли – какое испытание готовится Одиссею?

Женщины бежали за Паламедом, но не могли догнать его. Выйдя в поле, герой прошел по мягкой вспаханной земле и бережно сложил свою ношу в двадцати шагах перед упряжкой Одиссея. Эврибат хотел броситься к ребенку; Паламед удержал его. Ребенок залился плачем. Одиссей продолжал вести плуг. Все с трепетом ждали, что сделает безумный отец Телемака?

Морда быка была уже над ребенком, когда Одиссей остановил упряжку. Что же! Он сделал все, что от него зависело. Пенелопа не сможет упрекнуть его, что он нарушил обещание: его перехитрили. С Паламедом он еще посчитается. А пока что остается сделать вид, что ничего не произошло.

Одиссей взял ребенка на руки, подошел к Паламеду и спросил его с деланным изумлением:

– Что случилось, о мудрейший из смертных, благородный Паламед? Как ты попал сюда, на это поле?

Паламед возразил:

– Твоя мудрость, многохитростный сын Лаэрта, не позволяет никому считать себя мудрейшим. Я прибыл сюда с твоими друзьями: с Атридом Менелаем, с Агамемноном – храбрейшим из героев! – с царем Пилоса Нестором, прославленным своим прямодушием.

Колкие намеки Паламеда не смутили Одиссея. Он отдал сына подбежавшей Эвриклее и как ни в чем не бывало приветствовал своих прославленных друзей. Но с этой минуты Одиссей возненавидел Паламеда.

Двенадцать кораблей готовилось к отплытию из гавани Итаки – двенадцать стройных, чернобоких судов с красными носами. На судах могло поместиться шестьсот воинов в полном вооруженье.

И все-таки немного кораблей шло за Одиссеем! Под пилосской дружиной Нестора примчалось в Авлиду восемьдесят кораблей; гордый силою Агамемнон предводительствовал сотней больших кораблей, по сто сияющих медью воинов на каждом. По сорок, по шестьдесят кораблей принеслись грозным строем от других ахейских городов. Всего тысяча двести кораблей покачивались на просторе круглой Авлидской бухты! Нет, не двенадцать кораблей малочисленного итакийского народа были важны для ахейского войска. Ахейцам нужен был вождь итакийцев, мудрейший из мудрых, хитроумный Одиссей. Без его хитрости, без его советов, быть может, никогда не была бы взята крепкостенная Троя...

В день отплытия боги как будто были благосклонны к итакийцам. Дул теплый зефир – попутный западный ветер. Он только слегка рябил прозрачную воду гавани. Гряда скал защищала гавань с моря, и морские волны не могли в нее проникнуть. Шумели придорожные маслины; на синем небе четко вырисовывалась вершина Нериона; солнце озаряло всю гору сверху донизу, и только тени от облачков бежали по ее густым лесистым склонам.

Войско итакийцев собиралось к своим кораблям. Не только Итака, но и подвластные Итаке острова – Зам, Закинф и Дулихий – прислали своих лучших воинов, по пятьдесят на каждый корабль. Это были могучие метатели копий, опытные стрелки из лука, неутомимые гребцы. Отряд за отрядом спускался по каменистой дороге и строился на побережье гавани. Блистали медные шлемы и латы; медные жала копий сияли над рядами; колыхались круглые щиты в руках воинов; всюду звенела и гремела губительная медь. Следом за войском с топотом и криком валили пестрые толпы горожан.

Вскоре все узкое побережье гавани было заполнено народом. Позже всех на повороте дороги показались военачальники. Впереди шел Одиссей, в тяжелой броне, с боевым копьем в руках. Над его высоким шлемом сиял изогнутый гребень; густой конский хвост спускался с гребня ему на спину. С плеч вождя ниспадала тонкая пурпурная мантия, сотканная руками Пенелопы. Мантия скреплялась золотой пряжкой, на пряжке поджарый охотничий пес вцепился зубами в плечо настигнутой лани; казалось, чеканная лань трепещет и бьется, как живая. Неразлучный товарищ царя, горбун Эврибат, шел сзади и нес блистающий на солнце узорчатый щит повелителя.

Вождя итакийцев сопровождали военачальники кораблей, тоже в высоких, гривистых шлемах, в длинных мантиях поверх медных лат, с кожаными и медными щитами. Среди них выделялся своим высоким ростом и суровым лицом воинственный Эврилох, зять Одиссея. Сварливый, непокорного нрава, он не был в дружбе с царем, но боги вложили ему в сердце любовь к походам и битвам; крылатые стрелы, медноострые грозные копья были ему милее домашнего крова, милее жены и детей. В походе он был неизменным помощником Одиссея.

Среди пурпурных и темных плащей военачальников виднелись белые хитоны геронтов – старейшин Итаки. Они тоже пришли провожать войско. Об руку с Одиссеем шел его друг Ментор, еще совсем не старый, но мудрый и чтимый народом геронт. Уезжая, царь поручал Ментору своего сына. Во всей Итаке не найти было лучшего воспитателя, лучшего руководителя для Телемака.

Перед отъездом итакийцы должны были принести богам гекатомбу, [22]чтобы боги помогли им в трудном пути. Когда приносили жертву, часть ее народ съедал на общей трапезе, а часть отдавалась богам. Если боги принимали жертву, они должны были исполнить все просьбы людей. Кто же откажет в просьбе гостеприимному хозяину, угостившему тебя за своим столом!

По всему побережью уже были приготовлены костры, сложенные клетками из длинных, круглых поленьев. Возле костров с тяжким мычанием топтались огромные быки, белые с рыжими пятнами, предназначенные для гекатомбы. Они яростно мотали головами, и на солнце сверкали их позолоченные кривые рога.